Читать книгу - "Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер"

степи. Но для Османов это была истинная мекка, ибо там была обитель, где покоились кости Джалаладдина Руми, отца-основателя ордена дервишей. Там же была и столица одноименной провинции, известной за рубежами империи под именем Караманья, где осваивал навыки управления государством Селим, второй в очереди наследник престола.

До Сулеймана доходили слухи как из дворцовых коридоров, так и с базарных рядов, что Селим – горький пьяница. Его не по годам обрюзгшая и неуклюжая фигура, можно сказать, сделалась излюбленным предметом для насмешек.

Теперь, вглядываясь в лицо сына, Сулейман понимал, что в данном случае слухи не были преувеличены. Воистину сложение Селима выдавало в нем пламенную страсть к вину. Щеки и нос его были оплетены зловещей багровой паутиной полопавшихся сосудов.

– Слышал слухи о Мустафе? – спросил Сулейман.

– Слышал, и ни капли не сомневаюсь, что все так и есть.

«Еще бы тебе сомневаться», – подумал Сулейман.

– С этим мы разберемся позже, в Актепе. Сейчас у меня к тебе один вопрос: если бы я вдруг отдал Мустафу на растерзание бостанджи, тебе бы пришлось со временем взвалить на себя бремя Османов. Как ты думаешь, способен ты его вынести на своей шее, Селим?

Селим просиял:

– Я же твой сын. Я рожден для этого!

– Ничего еще не решено, – сказал Сулейман. – Если Мустафа будет признан виновным в измене, встанет вопрос о моем преемнике, и выбор будет между тобою и Баязидом.

«И зачем только Аллаху было угодно отнять у меня Мехмеда? – мысленно возроптал он. – Даже повидаться мне с ним перед его смертью не дал. Всего-то год дал прослужить ему моим наместником в Манисе – да и прибрал к себе за неделю, наслав мор».

– Я сюда прибыл с целью спросить у тебя, – сказал он, – воистину ли ты считаешь себя способным возложить на себя всю полноту бремени моего? Доселе ты едва ли мог считать себя достойным столь великой чести, судя по твоим заслугам.

Селим нахмурился:

– Я готов, отец.

«Не выглядишь ты готовым», – подумал Сулейман. Ему вообще с трудом верилось, что Селим его сын и носитель имени столь великого воина, как его отец.

Может, была в этом и его вина: мало внимания уделял ему в детстве. Он ведь изначально связал свое будущее с Мустафой, а теперь поздно было что-то переигрывать. Селим вырос без его присмотра таким, как есть.

– Ну и что ты собираешься делать? – спросил его Селим.

– Я должен переговорить с Мустафой.

– Он тебе скажет все, что ты пожелаешь услышать. Известно же, что он – порождение Гюльбахар.

– Кого бы я ни избрал в наследники, я не желаю кровопролития после себя! И тебе с твоими братьями дóлжно прийти к согласию и уважать мои решения!

– Конечно, отец.

– Дай мне слово!

– Вот оно! Единственное мое упование – служить Османам.

«Эх, если бы только Мехмед тогда не умер, – думал Сулейман. – Все так любили Мехмеда. Будь он жив, и споров бы не было, а я мог бы спокойно сойти в могилу… Итак, следующий разговор мне предстоит с Мустафой. Молю Аллаха о том, чтобы дал мне принять единственно верное решение».

Глава 91

Сулейман воссоединился со своей армией на равнинах под Актепе. Он велел водрузить штандарт с семью конскими хвостами при входе в царский шатер и отправил гонца с приказом Мустафе незамедлительно явиться и предстать перед ним.

И ждал до глубокой ночи, нервно теребя ковер.

– Милости ради, не езди ты туда!

Мустафа взял мать за руку.

– Султан велит явиться. Если ослушаюсь, он сочтет это за бунт.

– А если явишься к нему, так и подавно обвинит в бунте, только защитить там тебя будет некому.

– Это мой единственный шанс прямо сказать отцу, что меня лживо оговорили.

– Если бы он хотел правдивых ответов, то почему бы ему сразу не явиться сюда и не спросить с тебя самому? Зачем он прежде отправился в Конью?

– Не знаю.

Гюльбахар вскочила на ноги и отвернулась, пытаясь скрыть слезы отчаяния, которые опять показались на глазах, как уже не раз в эти дни.

– Да пусть обвиняют тебя в чем хотят. Доказательств-то нет.

Мустафа подумал, не рассказать ли ей о письме и своем разговоре с Рустемом? Решил, что не стоит.

– Янычары же уже провозгласили меня своим предводителем. Где мне еще чувствовать себя в безопасности, как не среди них?

– Здесь! Тебе безопаснее оставаться здесь, в собственной крепости, подальше от Сулеймана и Рустема.

– Превыше всего мой долг повиновения отцу. Он меня призвал, и я к нему отправлюсь.

– А что, если там тебя ждет не отец, а одни лишь его бостанджи?

– Он дал мне жизнь и вправе меня ее и лишить.

– Нет! Он не вправе! Я тебе тоже жизнь дала: выносила, родила, вскормила грудью, вырастила. У него нет права отнимать тебя у меня. – Гюльбахар согнулась пополам, не в силах более сдерживать рыдания. Мустафа вскочил и подхватил мать под руки, не дав ей упасть, нежно обнял и отвел на диван.

Сын нежно побаюкал ее на руках.

Наконец шепнул:

– Мне пора идти.

Гюльбахар вцепилась ему в руки, будто в надежде выжать из него сок неповиновения.

– Возьми султанскую власть! Довольно ждать! Достаточно одного твоего слова, и янычары встанут и пойдут за тобой. Ведь нет никакой нужды в кровопролитии. Твой дед просто сместил своего отца с трона и выслал его. Это все в рамках закона.

– Я не могу так. Это невозможно. Я скорее умру, чем обесчещу свое имя перед всеми князьями мира и запятнаю свою душу перед Всевышним.

Его с этого ничем не свернешь, и мать это знала. Спор этот шел у них уже долгие годы. Ведьма победила. Жизнь же так проста, если не веришь ни во что, кроме самосохранения.

– Какой из меня будет царь, если я отдам саму свою душу за царство? Я буду править без стыда либо не буду править вовсе.

– Значит, ты дурак.

– Отец не причинит мне вреда, мать. Он – человек чести, как и я.

Гюльбахар позволила ему поцеловать свою руку. Проводила его глазами до двери, понимая, что никогда его больше не увидит.

Когда сын ушел, слез у нее больше не осталось – все выплакала. Она села у окна и молча глядела на звезды, колесом катящиеся через лик земли к новым завтра, – беспомощная в своей тюрьме, сокрушенная собственной судьбой.

Лагерь пребывал в тишине.

Дым сырой пихты лип к воздуху. Телеги водовозов скрежетали ободами по разъезженным колеям. Овец гнали в клубах удушливой пыли