Читать книгу - "Загадка штурмана Альбанова - Михаил Чванов"

В результате всего этого в норвежском порту Тромсе, куда «Минин» зашел пополнить запасы угля и воды, Б. А. Вилькицкий сошел на берег.

Может быть, помните, я цитировал письмо старейшего гидрографа Воробьева, касающееся предполагаемой невесты В. И. Альбанова. Там еще было нелестное упоминание о ветеране-радисте Арктики Н. Р. Дождикове, о его «байках», по мнению Воробьева, о встречах с Лениным. Я сунулся в свою арктическую библиотечку, книга Дождикова, оказывается, в ней была. Неожиданно встречаю в ней его воспоминания о встрече с Б. А. Вилькицким, относящейся к тому времени, когда Борису Андреевичу в 1923–1924 годах Л. Б. Красин предложил работать по найму в так называемом «Аркосе» — в Карской товарообменной экспедиции начальником по перегрузочным операциям и ледовым лоцманом.

Итак, свидетельство Н. Р. Дождикова (кстати, «обвинения» Воробьева против него при внимательном прочтении подтвердились, только первая жена у Н. Р. Дождикова не умерла, а они разошлись).

«Этот шторм разыгрался 19 августа 1924 года в день прибытия в Обскую губу пароходов Карской товарообменной экспедиции «Аркос» и «Лус». Эти советские суда доставили из Англии сельскохозяйственные машины, инструменты, краски, газетную бумагу и должны были взять с речных судов шерсть, масло.

Коммерческий распорядитель морской экспедиции Часовников вручил мне кучу депеш для передачи в Омск, Москву, Лондон, и, уезжая, пригласил к себе в гости на «Аркос». На следующий день на борту «Аркоса» состоялось мое знакомство с начальником морской экспедиции Борисом Андреевичем Вилькицким, о котором в свое время я слышал от Неупокоева.

Вилькицкий был красив, представителен. Держался он с располагающим радушием.

Первый наш разговор носил служебный характер, Борис Андреевич интересовался условиями разгрузки, наличием причалов, пресной воды и т. п. Узнав от Часовникова, что у меня на берегу семья, он предложил приехать нам всем осмотреть пароход. Жена ехать постеснялась и отправила в подарок Вилькицкому банку варенья из княженики. Я настрелял десятка два куропаток, свояченица Маруся (это та самая Мария Белка, из-за которой развелся Н. Р. Дождиков и которую, в свою очередь, тоже бросил, после трагической смерти которой ее именем назовут бухту на острове Расторгуева. — М.Ч.) набрала две бутылки отборной морошки и черники, а Костя вез ненецкие мундштуки, трубку и несколько кусков мамонтовой кости.

Борис Андреевич встретил нас на палубе. Наши подарки его растрогали. После обеда Костя и Маруся пошли осматривать пароход, а мы остались пить кофе. Вот тогда-то услышал я исповедь Вилькицкого, горькое повествование человека, потерявшего родину.

Не знаю, чем была вызвана такая откровенность. Возможно, он проникся ко мне доверием, узнав, что я был знаком с Осиповым и Неупокоевым. В свое время Неупокоев много рассказывал о своем друге Вилькицком, об их учебе в Морском корпусе, о совместных плаваниях на Севере.

— В Норвегии я получил первый урок, — рассказывал Вилькицкий. — Среди норвежских моряков раньше у меня было немало добрых знакомых. Сейчас их отношение ко мне изменилось. Одни, симпатизировавшие большевикам, видели во мне белогвардейского адмирала, презирали меня, другие же, сочувствовавшие белым, считали меня красным и возненавидели. Как гидрограф я был достаточно известен в определенных кругах, был знаком с Нансеном, с Отто Свердрупом. По их рекомендации мне предложили возглавить работы по корректированию карт норвежских шхер при условии, что я приму норвежское подданство. От этого я отказался. На меня и вовсе стали косо смотреть. Сунулся я во французское консульство за визой, чтобы поехать в Париж, к жене. В визе мне отказали, велели ждать. А ждать я не мог. У меня не было средств. Пришлось продать кое-какие ценности и ехать в Лондон, благо, там у меня были знакомые…

Жизнь Вилькицкого в Лондоне на первых порах ничем не отличалась от жизни многих белоэмигрантов, не имевших ни твердого счета в английском банке, ни связей в высших сферах. Надо было зарабатывать на хлеб. И вот вместе с несколькими моряками Вилькицкий открыл столярную мастерскую, благо один из компаньонов знал, как варить столярный клей. Вилькицкого, владевшего несколькими языками, избрали шефом артели. Сначала дело шло туго. Новоявленные столяры брались лишь ремонтировать мебель, а затем, наняв мастера-столяра, стали готовить на продажу табуретки, полки, скамьи, столы и прочий нехитрый скарб.

— И вдруг посыпались заказы от высокопоставленных лиц. Не потому, что мы делали какую-то особенно оригинальную мебель, а потому, что нашим заказчикам, и в особенности заказчицам, лестно было приобретать вещи, сработанные руками контр-адмирала русского флота. Мы вошли в моду. Многие приезжали в мастерскую посмотреть на нас, как на диковинку. Впрочем, я нисколько не стеснялся своего занятия. Слух о нашей мастерской дошел до работников советского торгпредства. Лев Борисович Красин предложил мне работу в «Аркосе». Я с радостью согласился, был назначен начальником по перегрузочным операциям, а заодно и ледовым лоцманом по проводке судов Карской экспедиции.

До начала Карской экспедиции оставалось около полугода, и Вилькицкий решил перебраться в Париж, к жене. Ей не стоило труда раздобыть Вилькицкому визу на въезд во Францию, но вскоре она, видимо, пожалела, узнав, что у ее супруга, некогда блестящего флигель-адъютанта, за душой ничего нет, и он вынужден заниматься столярным ремеслом. Короче, мадам Вилькицкая потребовала развода. Супруги разошлись. Вилькицкий купил близ Парижа домик с небольшим участком земли и занялся разведением кур.

— Сейчас у меня до двухсот гнезд кур, я развожу цветы. На жизнь хватает. Карская экспедиция дает мне дополнительный заработок. Сказать по правде, как гидрографа Карская экспедиция меня мало интересует. Я охотнее поплавал бы в высоких широтах, там, где еще никто не плавал. Кто знает, может, мое желание когда-нибудь осуществится. А пока я только, — усмехнулся Вилькицкий, — куровод, цветовод и временно ледовый лоцман…

Ситуация действительно получалась нелепая. Прославленный исследователь Арктики и вдруг — куровод. Вилькицкий понимал это и старался представить свои одиссеи с юмористической стороны, хотя чувствовалось, что за его шутками скрывается тоска по родине.

Почему же он все-таки уехал за границу тогда, в 1920 году? Почему не остался в Архангельске со всем персоналом экспедиции?.. В апреле — мае 1920 года Красин от имени Реввоенсовета республики предлагал ему это, гарантируя безопасность. Но Вилькицкий не решился. Очевидно, страх перед красными, о которых тогда за рубежом ходило немало нелепых слухов, оказался сильнее тяги к родине. (М. Фрунзе в Крыму тоже гарантировал не только безопасность, но чуть ли не благоденствие белым офицерам. — М.Ч.)

Когда Вилькицкий сказал, что Красин выхлопотал ему советский паспорт, в моих глазах, видимо, промелькнуло сомнение. Борис Андреевич достал из кармана какой-то документ и протянул его мне. Я постеснялся рассматривать этот документ. Возможно, это действительно был советский паспорт, но почему тогда, получив от меня приглашение посетить станцию, Вилькицкий не сошел на берег?

Больше с Борисом Андреевичем я не встречался…»