Читать книгу - "Тайная сторона дела Пеньковского. Непризнанная победа России - Анатолий Максимов"

Джибни пишет:

«По свидетельству советских прокуроров информация, которую Пеньковский передавал на Запад, касалась, главным образом, экономических и технических вопросов и лишь в самой минимальной степени содержала сведения секретного военного характера…»

Все верно. На суде я предстал в качестве «полковника артиллерии в запасе» и «гражданским служащим». Просто советская сторона не могла публично признать, что в Москве наши спецслужбы ведут разведработу с позиции ведомств государственного масштаба. Ведь в то время официально ни ГРУ, ни разведка КГБ не существовали!

С другой стороны, во время суда мы стремились создать впечатление, что я не сознался во всех «грехах» в вопросах передачи документов. А именно в них содержалась главная деза — стратегическая. Нужно было подыграть Западу и убедить американцев и англичан в том, что они потеряли «ценного источника».

Джибни об этом говорит так: «…текст обвинительного заключения разоблачал ложь (не было военных секретов), так как содержал формулировки, например, типа: «совершенно секретная информация, …документы особой важности… экономического, политического и военного характера… Секретные разработки в области космоса… войск в Германии» Или: «…списки офицеров и генералов ПВО, новая советская техника, материалы по ракетной технологии… атомной энергетике…»

Мы убедили Запад, что отстаем от американцев в ракетах и атомных зарядах. Но не настолько, чтобы хотя бы не «огрызнуться», если они все же решатся напасть на нас согласно уже разработанным ими планам. Вернее всего, эта информация позволила американцам не принимать решение наносить превентивный удар по СССР, предпочтя обойтись, при необходимости, обычными видами вооружений.

Третье. Военный прокурор Горный говорил: «Обвиняемый Пеньковский — отступник, карьерист, морально разложившаяся личность…» В этой игре это было самое трудное: слышать такое! Ведь в зале сидели матушка, жена, дочь, товарищи… Все, что я мог сказать им — «так было надо!»

И уверен: каждый понял эту фразу по-своему. Поняла меня во время встречи в тюрьме мама, и после «расстрела» она ни о чем не расспрашивала. Семьей пришлось пожертвовать. Но к этому меня готовили — на войне как на войне!

Попытка сохранить семью не удалась. Моя дочь не имела права знать даже части правды об игре. Жена знала, но безжалостная логика прикрытия игры потребовала от нее отказаться даже от моего имени. Мы виделись, но все реже, когда у нее был отпуск. Она приезжала в Ейск на берег Азовского моря, где мы с мамой жили первое время. И мы все больше отдалялись друг от друга.

Четвертое. Вот Джибни провозглашает: «Олег Пеньковский в одиночку взломал систему безопасности государства…» Что же это за «безопасность», если один человек может это сделать?! Наивные рассуждения! Далее: «…важность работы Пеньковского подтверждается теми мерами, которые были приняты сразу же после его ареста…» Речь идет о маршале артиллерии Варенцове и руководителе ГРУ Серове.

И еще: «…триста офицеров советской разведки были немедленно отозваны в Москву из дипломатических представительств за рубежом…». Вот так клюква?! Развесистая!

Лучше бы Джибни заглянул в свою записную книжку и подсчитал: сколько знакомых у него в ней помечено?! Не триста, а около семидесяти выехало из-за рубежа, большинство из которых согласно обычной практике кадровых перестановок.

Но кто именно? Во-первых, это были активные работники, которые серьезно намозолили глаза западным спецслужбам. В ожидании ответных мер после моего «ареста», их просто вывели (обезопасили) из страны. Следующая категория — это те, у кого истекал срок командировки. Наконец, были нерезультативные сотрудники или с морально подмоченной репутацией. Кроме того, технические работники, требующие замены.

Но с нашей стороны весь фокус заключался в том, что… их отозвали в узкий период времени — до конца 1962 года. Этим мы создали иллюзию привязывания «провала» их спецслужб и моего «ареста». И все подобные шаги работали на главную нашу задумку: я честно сотрудничал с СИС и ЦРУ.

Пятое. Сложнее получилось с маршалом — моим «источником» информации, как знали на Западе, в самых верхах военного командования. В отличие от Серова, он не был в курсе «дела», и по плану игры я восстановил с ним контакт лишь после выхода на меня американцев и англичан (или меня на них). Так мне посоветовали в ГРУ-КГБ. «Наказание» его — разжалование и понижение в должности — это также часть игры, на что он согласился, приняв мой арест за чистую монету. Он и Серов были из окружения Хрущева. Варенцова якобы убедил лично, как фронтового друга, сам Хрущев, попросив принять эту публичную жертву.

В отношении маршала был распространен слух, что, кроме болтовни за «рюмкой чая», никаких секретов маршал не раскрыл, но… Но все же ротозей. Якобы так внешне снижался для суда информационный эффект от моего «предательства». Как другу, Хрущев честно пояснил маршалу: нужны «стрелочники» и среди крупных — он и Серов. Фактически считалось, Хрущев «спасал» маршала от худшего.

Так вот, при расследовании «дела» военная прокуратура намеревалась привлечь маршала к уголовной ответственности за разглашение государственной и военной тайны. Ему грозил срок лишения свободы до десяти лет (как этот слух радовал сердца сотрудников СИС и ЦРУ!). Однако Хрущев не дал друга в обиду. Он приказал публично его «наказать, но под суд не отдавать!».

Не стану повторять, что говорит Джибни о моем «вкладе» за шестнадцать месяцев работы Пеньковского с Западом. Отмечу только: действия в самое «холодное» время «холодный войны» пришлись на мою работу периода Берлинского кризиса и Карибской эпопеи.

Торг был выигран нашей стороной: Куба была спасена на неопределенный срок. Мои «советы» спецслужбам о позиции Хрущева в отношении ракет в Турции Западом были учтены. Ракеты (а были ли вообще ядерные заряды?!) Хрущев с Кубы вывез в обмен на гарантии безопасности режима Фиделя Кастро и ликвидацию ракетных баз в Турции.

Шестое. 22 октября! Мой «арест» в этот день был не случайным. Точнее: объявление об аресте. «Арест» произошел, но задолго до этого, фактически весь сентябрь и октябрь, я был вне поля зрения СИС и ЦРУ. Мы наблюдали, как они мечутся в поисках своего «ценного агента»…

22 октября — это сигнал Западу в момент высшей точки напряжения в Кубинском кризисе. Грань войны — это кто первым нажмет кнопку с МБР?! Но ранее на Запад ушла моя информация, точнее, деза: Хрущев не готов к ядерной войне, а главное — он ее не хочет. Как потом оказалось, Кеннеди также не хотел рисковать, и кризис разрешился мирным путем.

Седьмое. Мне был дан «карт-бланш» в вопросе: что говорить. Есть такое понятие «информационный шум». Это фон, в который вкрапливаются зерна «нужной» информации (в данном случае — для Запада). Мне было дозволено говорить обо всем, что я считал нужным во время бесед с западными «партнерами».

И вот те, кто готовил книгу «Записки», верно схватили суть сведений, не предполагая, правда, что все это был в значительной степени «информационный шум». В общем, как мне кажется, «шум» был создан значительный.