Читать книгу - "Ориенталист. Тайны одной загадочной и исполненной опасностей жизни - Том Рейсс"

Подобно Льву, эти фигуры Веймарской республики, многие из которых принадлежали к паназиатскому крылу сионистского движения, ратовавшему за воссоединение с мусульманами, обнаружили в странах и в культурах Востока возможность укрыться от все более усугублявшегося положения, от угроз жестокой современной реальности. На протяжении XIX века, по мере того как идеи расовой и классовой борьбы затмевали веру во всеобщее царство разума и прогресса, жившие в Европе евреи столкнулись с отторжением со стороны окружающего их общества. Одновременно они пережили собственный сущностный кризис: возможно, современные им европейские идеалы на деле не означали гражданского равенства или даже терпимости.

Однако отчего же все более значительная группа евреев считала свое присоединение к исламскому миру выходом? Они дошли до осознания себя частью Востока — и более конкретно: мусульманского Востока — довольно причудливым и любопытным путем. Фигуры столь несходные, разноплановые, как Дизраэли и философ Мартин Бубер, сыграли свою роль в смещении еврейского духа, общих чаяний еврейства в сторону паназиатской идеи. Они заново изобрели исторический мусульманский Восток как пространство, где не существует четких этнических и межрелигиозных границ и где отсутствует антисемитизм — неважно, что действительность была куда сложнее подобных представлений.

В эпоху Просвещения европейцы привыкли изображать еврейских мудрецов и благородных восточных царевичей в одних и тех же одеяниях, и в известном смысле в европейском сознании евреи и мусульмане начали превращаться в единое целое. Многие евреи усмотрели в определении их как азиатов возможность расстаться с образом униженных, обособленных, преследуемых обитателей гетто.

В XIX веке евреи Западной Европы полюбили «мавританский стиль» в архитектуре, который напоминал им о так называемом еврейско-мусульманском симбиозе в Андалузии и в Гранаде, когда в Испании правили мусульманские халифы, и испанские евреи могли занимать в обществе беспрецедентно высокое положение. И вот по всей Европе начали строить деловые здания в мавританском стиле, а также театры, казино и, конечно же, синагоги. Именно поэтому Йозеф Рот сравнивал кинотеатр УФА на Курфюрстендамм с мечетью. В 1881 году, в связи со строительством в Берлине грандиозной, спроектированной в мавританском стиле «Новой синагоги», гордости германского еврейства, один из влиятельных журналистов-антисемитов писал: «В чем смысл их желания называться почетными гражданами Германии, если они одновременно сооружают самую большую свою святыню в мавританском стиле, по-видимому, чтобы никто не забывал, что они — семиты, азиаты, чужеродные иностранцы?» Однако евреи продолжали усердно культивировать этот архитектурный стиль, напоминавший об эпохе, когда Самуил ибн Нагрела^[125] или Маймонид^[126] смогли прожить такую жизнь, какой евреи впоследствии не ведали в христианской Европе. Самое удивительное, пожалуй, в том, что подобное увлечение арабским и андалузским, или «мавританским», стилем сильнее всего проявилось в немецкоязычных странах, где жили исключительно евреи-ашкенази, которые вообще не имели никаких связей с Испанией. Ашкенази гордились мавританской традицией оттого, что она восходила к эпохе, когда евреи более, чем когда-либо еще, ощущали себя в Европе «как дома». Мода на еврейский ориентализм стремительно распространилась по всему Западу и не ограничивалась зданиями синагог или кинотеатров. Она заставила европейских евреев обратить свои взоры на мусульманскую Испанию, а также увидеть в истинном свете таких ученых, как Маймонид. Увидеть их в той роли, которую они на самом деле играли: как воплощение смешанной арабо-иудейской культуры, которую невозможно было легко и просто разделить на две отчетливо различающиеся части. Маймонид и его соратники, писатели и ученые испанской Андалузии, были экспертами в том, что касалось культуры Востока, научных представлений древних греков, математических достижений арабов и персидской поэзии. А европейские евреи с начала XIX века стали брать на себя новую роль — интерпретаторов, истолкователей культуры, нравов и образа жизни обитателей Востока. Помимо возможности найти себя, свою сущность на Востоке, их вдохновлял поворот Европы к Востоку и его культуре, поскольку мусульманский мир пребывал в состоянии упадка и застоя, мусульмане больше не были для империализма грозной силой, а стали скорее заманчивой, привлекательной целью.

Самым известным ориенталистом в годы юности Льва был Арминиус Вамбери, его книги и статьи познакомили широкую читательскую аудиторию с нравами и обычаями Востока, он оказывал услуги консультанта военным кругам и правительствам разных стран по вопросам ведения дел в исламском мире. Не подлежит сомнению, что Лев еще в отроческие годы познакомился с его описаниями путешествий по Кавказу и Средней Азии, а также с его знаменитыми автобиографическими записками. Книги и статьи самого Льва не только пестреют ссылками на «великого Вамбери», но и порой имитируют его стиль.

Вамбери, чье настоящее имя Герман Вамбергер, родился в 1831 или в 1832 году (точной даты не знал он сам) в семье венгерского талмудиста и еще молодым человеком отправился в Константинополь, где зарабатывал себе на жизнь, давая уроки и делая переводы. Достаточно скоро он стал желанным гостем у высокопоставленных турок, а за свои исключительные лингвистические способности получил почетное прозвище Решид-эфенди («решид» — «доблестный», честный, а «эфенди» — «господин», вежливое обращение к знатным особам).

Решид-эфенди держался как турки из высших слоев общества и идеально подражал соответствующей манере речи. Погрузившись в атмосферу стамбульской жизни, он поступил на службу к великому визирю, и его высоко оценил сам султан Абдул-Хамид II (Абдул Рыжий). В 1863–1864 годах Вамбери предпринял путешествие по Персии, Кавказу и Туркестану. Он странствовал в обличье дервиша и следовал примерно теми же караванными тропами, по которым примерно через шестьдесят лет пролегал путь Льва и его отца — через Хивинское и Бухарские ханства, в Самарканд, Тегеран и Трабзон, а затем снова в Константинополь^[127].

Отмечая «примитивность» Персии по сравнению с Турцией, Вамбери писал, что жители Персии, по-видимому, не имели никакого желания следовать в фарватере у Запада. Он пересек высокогорные пустыни с несколькими караванами, его спутниками были и нищие, и разбойники. Порой ему приходилось попрошайничать в близлежащих деревнях или же просто питаться любыми остатками пищи, какие удавалось найти, у него завелись вши, и он больше всего на свете мечтал о возвращении к удобствам, которые предлагал Запад. Но возвращение на родину было омрачено своего рода «культурным шоком наоборот». Он обнаружил, что надетая им маска срослась с лицом. Он чувствовал, что больше не принадлежит какому-то одному месту. «В Азии меня принимали за турка, перса или за жителя Средней Азии, но очень редко за европейца, — писал он. — Здесь, в Европе, обычно думали, что я — переодетый в европейские одежды перс или турок; вот вам результат игр с этнической принадлежностью!» Он ощутил на себе проявления антисемитизма, характерные для той эпохи и столь сильные в Будапеште: где бы он ни появлялся, писал он, все говорили: «Этот еврей лжет, он обманщик и хвастун, как и все они, его собратья по вере».