Читать книгу - "Победоносцев. Вернопреданный - Юрий Щеглов"

— Хорошо. Фридрих II лет за десять до наступления нынешнего века заключил союзный договор с Речью Посполитой. Кажется, он был подписан весной. В нем содержалась статья, обещающая в случае вмешательства во внутренние дела Речи Посполитой помочь полякам и предупредить враждебные притязания, хотя бы и на основании каких бы то ни было предшествующих актов. Тридцать тысяч солдат держали готовыми вторгнуться в ее пределы и вытеснить нарушителей суверенитета. Через год король сам ввел войска на территорию Речи Посполитой и предал тех, кому клялся в вечной дружбе. А его брат, принц Генрих, хвастался, что идея о разделе Польши принадлежит ему.

— Следовательно, позицию России можно считать вынужденной?

— В какой-то мере на этот вопрос стоит ответить положительно.

Здесь надобно отвлечься и припомнить судьбу Польши накануне Второй мировой войны. Либерально-демократическая точка зрения сводится к осуждению Сталина за пресловутый пакт с Гитлером и нанесение Варшаве удара в спину, причем договор Польши с тем же Гитлером от 1934 года полностью игнорируется. Сговор, безусловно, историческая ошибка, но коль ее допустили, то переход границы и оккупация Западной Украины и Западной Белоруссии правильно отнести к вынужденным — пусть и неправовым — актам. Иначе Львова нынешней свободной Украине не видать.

— Однако европейская ненависть нацелена на Россию, — сказал цесаревич.

— Тому много причин, и трудно выделить ведущую. Конституция, принятая сеймом 3 мая 1791 года, была отменена. Станислав Понятовский признал конфедератов простыми бунтовщиками, а Екатерина Великая приняла сторону конфедератов и отправила генерала Каховского утишить разгоревшиеся страсти. Литву успокоил генерал Кречетников. Тадеуша Костюшко разгромили и захватили в плен. Находился он в заключении как раз напротив — в Петропавловской крепости. Освободил его ваш двоюродный дед. Впрочем, и его величество Павел Петрович ездил к мятежному поляку в крепость.

Цесаревич вздрогнул и вперил немигающий взор в окно. А Константин Петрович пожалел, что сделал прибавление.

— Фельдмаршал Суворов штурмовал варшавское предместье Прагу. В конце октября непокорная столица капитулировала. И на этом все закончилось. Но есть одна любопытная деталь. На нее сегодня радикальные агитаторы намеренно не обращают внимания. Французские террористы гордятся своей конституцией, и дата 29 сентября 1791 года для них чуть ли не национальная святыня. Между тем польская конституция, кажется, принята на два-три месяца раньше. Она поднимала, естественно на словах, все сословия до высоты дворянства, в то время как во Франции равенство достигалось истреблением аристократии. Позиция отечественных радикалов: и мы, мол, не плоше парижских якобинцев — свою знать «на фонарь». Вы лучше, чем кто-нибудь, можете подтвердить, что я противник всяческих конституций. Благодать должна проистекать из одного центра.

— Бонапарт ловко использовал поляков против России по примеру французских католиков в семнадцатом и восемнадцатом веках. Самозванец — это пирожок с польской начинкой. Пушкин немножко неправ, когда постулировал, что спор между Россией и Польшей — древний славянский спор. Поля Испании и ломбардские долины усеяны могилами поляков, а Бонапарт попытался посадить на русский трон одного из жадных до почестей родственников и разрушил Москву. Но Россия не Испания. На троне неправославный? О, нет! В герцогстве Варшавском после Тильзита хозяйничали французские агенты. Где тут право, Константин Петрович? И стоит ли Европе затевать речь о праве?

— Груз, связанный с польским вопросом, не должен тяготить вашу душу, — ответил Константин Петрович. — Я понимаю ваше состояние, но политика нашей страны часто была вынужденной. Вспомните строки Пушкина: «…дней Александровых прекрасное начало»! Разве Наполеон Бонапарт хотел продлить эти дни? Он сразу начал готовить войну и вскоре напал на Россию. Разве не так? И уверяю вас, что не исключительно мифические французские свободы повлияли на бунтовщиков с Сенатской. У них имелись собственные эгоистические претензии к власти, и по большей части экономические. Они не ведали, что творили, а поляки оказались им первыми пособниками. Совершенно очевидно, что цесаревич Константин Павлович не был ни сатрапом, ни тираном. Он женился на польке, любил Польшу и вовсе неплохо ею управлял. Если бы не ссоры Новосильцева с Чарторыйским, в крае давно воцарилось бы умиротворение. Сенатская обнадежила поляков. Греко-униатское духовенство служило панихиды по тем, кого сегодня славит Герцен, выставив их профили на обложке «Колокола». Многие польские инсургенты — Скжинецкий, Дембинский, Ружицкий — храбро воевали в наполеоновских легионах, и Бонапарт тешил их льстивыми россказнями, что раздел Польши подтолкнул французскую революцию. А сам смотрел на восток, предвкушая гибель сотен тысяч русских. Нашествие узурпатора — одно из самых зверских в истории человечества. Главная цель — истребление русских.

Константин Петрович приблизился к цесаревичу, взглянул в его прозрачные и голубые от ясных дневных лучей глаза и закончил:

— Совестливость и стремление к покаянию — отличительные черты русского человека. Однако история России не может вызывать никаких чувств, кроме гордости, но при одном условии…

— При каком же? — улыбнулся цесаревич и взял Константина Петровича за руку, чего раньше никогда не делал.

— Если о ней судить в полном объеме и по тем же законам, по которым судят о себе цивилизованные государства.

И они приступили к очередным занятиям, не имевшим ни малейшего отношения к проклятому польскому вопросу. Спустя пять дней цесаревич в первые мгновения встречи произнес благодарно:

— Удивительно, как быстро вы сумели снять с моего сердца тяжкий груз.