Читать книгу - "Разделенный город. Забвение в памяти Афин - Николь Лоро"

Отец тогда не будет похож на сына, ни сын на отца; гость больше не будет дорог хозяину, товарищ товарищу, брат брату, как это было встарь^[768].

Тем самым нам напоминают, что если отношение отца к сыну и сына к отцу является асимметричным, то братские узы заключаются в обоюдности – и даже являются в некотором роде ее моделью^[769]. Если это так, то как тогда мы должны интерпретировать утверждение Геродота по поводу первых царей Спарты, гласящее, что они, «будучи братьями [adelpheoùs eóntas], всю жизнь враждовали между собой»^[770]? Будучи братьями: «хотя они и братья», гласят переводы, но за отсутствием каких-либо противительных маркеров, контекст точно так же позволяет услышать: «потому что они братья»^[771]. Обоюдность можно спасти, но лишь при условии, что ей тогда следовало бы придать совершенное иное содержание, нежели philía… Разумеется, решению проблемы не поможет анализ употреблений adelphós во всем произведении Геродота: ибо ссоры и убийства братьев в нем так же часты^[772], как и преданность и свидетельства верности^[773]; тем не менее следует уточнить, что ссоры и убийства являются уделом царей и тиранов независимо от того, варвары они или нет – хотя мы знаем, что спартанская царская власть считалась несущей метку архаизма, сближавшую Спарту с варварами, – тогда как верность брату разделяют варварские цари и простые граждане Лакедемона.

Братья-друзья, братья-враги: на самом деле, двусмысленность была уже у Гомера, между «призванием» братьев «помогать друг другу» и фоном из братоубийств и убийств в семье; комментируя katà phrētras^[774] из II песни «Илиады» (сцена, в которой Агамемнон устраивает смотр ахейской армии, разделенной по органическим принципам), Жан-Луи Перпийу совсем недавно выявил особый закон^[775]. Есть братский императив взаимопомощи, эффективный цемент общества, и есть стыдливо стираемая реальность героических братоубийств. Разумеется, нет никакой необходимости возвращаться к самому Гомеру, чтобы убедиться в широкой распространенности этой двусмысленности, в которой можно видеть общегреческую проблему. Важнее другое: от Гомера и вплоть до Аристотеля, разбирающего то, что говорится о том же в его отношении с тем же (привлекает оно его или отталкивает)^[776], условия проблемы изменились очень мало. Самое большее, постепенно прокладывает себе дорогу понимание сложности того, как помыслить границу между взаимообоюдностью, в которой выражается «дружба» (philótēs, philía) одного с другим (allēlous), и рефлексивностью^[777], которая легко мутирует в смертельное отношение того же к тому же и себя к себе^[778]. Идеал как будто состоит в том, чтобы придерживаться обоюдности, видеть в брате не двойника^[779], но только лишь самого близкого из близких, которому должно оказывать поддержку и помощь.