Читать книгу - "Софья Палеолог - Татьяна Матасова"

Елена хорошо чувствовала грань между сохранением православия ею самой (в этом смысле она полностью выполнила заветы отца) и борьбой за права православных аристократов Литвы, чем она, конечно, не занималась. В 1501 году Александр был коронован польской короной. Елена же отказалась от коронации (хотя и именовала себя «королевой польской» в письмах на родину), ибо это подразумевало признание главенства папы римского над ее верой. И хотя с именем Елены связывают основание нескольких храмов и монастырей Вильнюса, о ее религиозно-политической деятельности фактически ничего неизвестно.

Многочисленные послы в Литву привозили ей по нескольку раз в год «поминки» (подарки) и грамоты и от матери. И то и другое носило чаще всего явно протокольный, а не личный характер. Почти все «письма» Софьи к дочери ни по структуре, ни по идеям не сильно отличались от писем Ивана III. В них великая княгиня Московская, вторя своему мужу, умоляла дочь, чтобы та хранила православие и была готова «до крови или до смерти о том пострадати».

Эти строки едва ли принадлежали самой Софье. Вероятно, ее личные, не зафиксированные источниками советы были иными. Несмотря на нелюбовь, которую испытывала к Софье значительная часть русской аристократии, ей удалось создать и на долгое время сохранить хорошие отношения с мужем. Она понимала, что значит повести себя тонко, не предав собственных убеждений и в то же время не всегда вызывая гнев инородного окружения. К тому же стремилась и Елена. Впрочем, литовские верхи всё равно возложили вину за военные действия на границе с Россией именно на нее. «Какъ деи она в Литву пришла, такъ все лихо деется, коли бы деи она того не хотела, николи бы деи того не было…»

Сколь созвучны эти слова тому, что писал о Софье в Москве Берсень Беклемишев! И всё же специалисты отмечают, что — несмотря на межгосударственные противоречия — личные отношения Елены с Александром оставались хорошими. Великая княгиня Литовская «овладела польским языком, поддерживала отношения с гуманистами… и (в целом. — Т. М.) была принята польско-литовским обществом». По всей видимости, в этом ей помогли наставления матери.

О том, что сохранившиеся памятники дипломатических связей с Литвой отразили преимущественно формальную сторону отношений Софьи с Еленой, говорит и то, какие именно подарки от матери в них упомянуты. Почти с каждым посольством Софья (как и Иван III) отправляла Елене по «корабельнику» — золотой монете-медали весом около 7 граммов. Иногда она передавала и соболей. Несмотря на особое отношение к золотым монетам в России той поры, сложно себе представить более «холодный» подарок. Конечно, особенности внутрисемейного быта конца XV века почти не отражены в источниках, но, надо полагать, Софья передавала дочери и более личные подарки. Среди них могли быть, например, предметы декоративно-прикладного искусства из ее золотошвейной мастерской, символически отсылающие к тем или иным событиям в жизни Елены или связанные с ее небесной покровительницей.

Известно, что Софья присылала с гонцом золотые монеты и знаменитому боровскому старцу Пафнутию († 1477) незадолго до его преставления. Примечательно, что праведник не принял дар и велел отослать его назад. Готовясь к встрече с Господом, он стремился отречься от всего мирского: «Старец же никако от принесеных взяти повеле, паче же оскорбися многаго ради стужения (огорчения. — Т. М.)». Когда же Софья вновь отправила к Пафнутию посланника — Юрия Траханиота, келейник побоялся даже сообщить о его приходе, ибо знал, что Пафнутий не примет его.

Возвращаясь к отношениям Софьи с дочерью Еленой, можно добавить следующее. Думается, что сама великая княгиня была инициатором посылки Елене лишь нескольких из сохранившихся писем. Одно из них — от 15 октября 1497 года — особенно теплое, оно переносит историка в мир обыкновенных женских разговоров. Их главные темы не сильно изменились за несколько веков. Софья спрашивала у Елены о том, не беременна ли она и если да, то как она себя чувствует и на каком сроке: «Да сказывали твои робята Семичовы (по-видимому, приближенный литовской великокняжеской семьи Алексей Якут Семичев и кто-то из его людей. — Т. М.), что, дал Бог, ты беремянна; и аз к тебе приказывала с теми же с твоими робяты, чтобы ты еси ко мне о том отписала… и ты бы нынеча ко мне о том отписала: беремянна ли еси, и какъ свое время чаешь, о которых днех?» Можно думать, что упомянутые в письме «робята Семичовы» (а также другие посланники) передавали Софье, помимо официальных грамот, и другие сведения о Елене.

«Человеческие» контакты матери и дочери, несомненно, имели место. К сожалению, свидетельств об этом очень мало. Но совершенно очевидно, что объемный корпус сохранившихся источников по русско-литовским отношениям рубежа XV–XVI веков представляет собой именно материалы официального происхождения и потому почти никогда не отражает истинных воззрений Софьи.

Ответные письма Елены отцу и особенно матери носят глубоко личный характер. Ее послания отличают высокий уровень литературного мастерства и необычайный лиризм. Эти особенности — свидетельство того, что Елена, по-видимому, получила какое-то домашнее образование в Москве (возможно, по инициативе матери), ибо за несколько лет брака научиться так писать невозможно.

Елена тяжело переживала «нажим» со стороны отца и его окружения. Ей не всегда было просто разделить «протокольные» и «личные» интенции каждого из родителей. Под впечатлением от обещаний Ивана III (и формально Софьи) лишить ее благословения в случае потери чистоты веры Елена в смятении чувств писала матери в начале января 1503 года: «И сама разумею, что ж отци и матери детей милуют и печалуются всим добрым их, толко, по моим грехом, на мене одну Бог розгневался, родителем моим не положил по сердцу мене жаловати. А сама не ведаю, в чем бы перед вами выступила, или в котором деле сгрубила, все есми приказание государя отца моего и… государыни матери моей и до сих мест полнила». Елена с сокрушенным сердцем умоляла Софью: «Змилуйси обо мне убогой служебнице и девце своей, и не дайте радоватись недругом моим о беде моей и веселитись о плаче моем… змилуйтеся, челобитья и плачю моего не оставите…» Елена, в прямом смысле слова обливаясь слезами, просила как можно скорее закончить войну, начавшуюся в 1500 году.

Получить от дочери такое письмо было для Софьи очень тяжело. Но и до этих откровений она, вероятно, подумывала о том, что заключение «литовского» брака было ошибкой: он не оправдал надежд Ивана III, а главное — принес несчастье Елене. Быть может, глубокие переживания, вызванные этими думами, сыграли свою роль в смерти Софьи 17 апреля 1503 года.

Иван III, и сам к 1503 году уже чувствовавший тяжкое бремя лет, продолжал передавать дочери строгие предупреждения о том, что между ним и Александром «будет безпрестанная рать», если Елена «приступит к римскому закону, своею ли волею, неволею ли», чем погубит свою душу и лишится отцовского благословения.

После кончины матери Елене стало на чужбине особенно одиноко, хотя постоянные посольства из Москвы — от отца, а потом и от брата — продолжались. В мае 1503 года Иван III передал в Литву с послом Петром Плещеевым «крест золот с животворящим древом и с мощьми», которым хотела благословить Елену Софья перед смертью.