Читать книгу - "Переулок Мидак - Нагиб Махфуз"

поздоровались с гостями. Учитель Кирша поприветствовал жену сына и её брата. Сердца их раскрылись, а лица осветились радушием и учтивостью. Кирша оставался самим собой, хотя и тревожился, не зная, совершил ли он ошибку, поприветствовав их, или поступил правильно. На душе его не было покоя из-за злобы и обиды. Затем в ходе беседы он заметил своими сонными глазами брата девушки, стал внимательно осматривать его, и сразу же его охватил внезапный интерес к нему, из-за которого он позабыл свою тревогу, злобу и обиду!… Это был уже взрослый юноша, миловидный и жизнерадостный. Он принялся разговаривать с ним, пристально глядя на него своим зорким взглядом. На сей раз он был доволен, а на душе царила безмятежность: в глубине её он ощутил радостное возбуждение и воодушевление. Сердце его открылось новой родне, которую он снова поприветствовал, но уже с иным чувством. Он мягко спросил сына:

— У тебя нет разве багажа с собой, Хусейн?

Хусейн ответил:

— Спальные принадлежности складированы у соседей.

Учитель Кирша повелительным тоном произнёс:

— Тогда иди и принеси свои вещи..!

Хусейн удалился в комнату матери, и оба они сидели и беседовали, обдумывая свои дела, а в конце разговора мать неожиданно воскликнула:

— Ты разве не знаешь, что произошло?… Хамида пропала.

На лице юноши появилось удивление, и он спросил:

— Как это?

Не пытаясь скрыть злорадную интонацию сплетницы, она сказала:

— Позавчера она вышла как обычно на прогулку после полудня, но так и не вернулась… Её мать обегала дома всех соседей и знакомых в поисках, но безрезультатно. Она даже отправилась в полицейский участок в Гамалийе и в больницу Каср Аль-Айни, но та пропала бесследно.

— Интересно, что случилось с этой девушкой?

Мать Хусейна с сомнением покачала головой, но сказала уверенным тоном:

— Она сбежала, клянусь твоей жизнью!… Её соблазнил какой-нибудь мужчина, запудрил ей мозги и увёл. Она была красивой, но совсем не хорошей.

26

Она открыла красные заспанные глаза и увидела белый как снег потолок, посредине которого висела превосходная блестящая электрическая лампа в центре большого красного шара, выполненного из прозрачного хрусталя. Взгляд её был полон изумления, которое, однако, длилось не более секунды, а затем в голову хлынули воспоминания прошлой ночи и теперь уже новой жизни. Она посмотрела в сторону двери, и обнаружила, что та закрыта, зато на тумбочке рядом с кроватью оказался ключ — там же, где она оставила его вчера. Она исполнила собственную волю — и спала одна. Он же провёл ночь один и спал во внешней комнате. Рот её раскрылся в улыбке. Она сорвала с груди мягкую накидку, обнажившую платье, что покорно и стыдливо окутывало её бархатом и шёлком. До чего же глубокая пропасть отделяла её ныне от прошлого! Закрытые окна пропускали немного солнца, и атмосфера комнаты была наполнена бледным лёгким светом; всё указывало на то, что рассвет уже на исходе. Однако Хамида не удивилась своему позднему пробуждению: бессонница не давала ей заснуь почти до самого восхода. До неё донёсся слабый стук в дверь, и она с недовольством повернулась в ту сторону. Взгляд её был прикован к двери, но она не издала ни звука и не пошевилилась, после чего встала с постели и засеменила к туалетному столику, где остановилась, в оцепенении и растерянности смотря в его зеркала. Стук повторился более отчётливо, и она крикнула:

— Кто там?

До неё донёсся его низкий голос:

— Доброе утро… Почему ты не отрываешь дверь?

Она поглядела на себя в зеркало и заметила, что волосы у неё взъерошены, глаза покрасневшие, а веки — отяжелевшие от сна… О боже!… Нет ли тут воды, чтобы умыться?! Почему он не подождёт, пока она подготовится его принять?! Он снова нетерпеливо постучал в дверь, но она не обратила на это внимания, вспомнив, какой расстроенной была в тот день, когда он в первый раз преградил ей путь в Даррасе, а она встретила его, даже забыв надеть свой лучший наряд; теперь же, без сомнения, она ещё более расстроена! Она взглянула на флаконы духов, расставленные на туалетном столике, но так как впервые в жизни видела их, то сочла их бесполезными в своём трудном положении. Затем взяла гребень из слоновой кости и в спешке уложила волосы, а лицо протёрла краешком платья. Бросив на себя в зеркало последний взгляд, сердито и тревожно вздохнула, затем взяла ключ и подошла к двери. Всё это её раздражало, и равнодушно пожав плечами, она открыла дверь. Они встретились лицом к лицу: он мягко улыбнулся ей и с преувеличенной деликатностью произнёс:

— Доброе утро, Тити!… Почему ты всё это время пренебрегала мной?… Неужели ты хочешь проводить и дни и ночи напролёт подальше от меня?!

Она отошла от него в сторону, не проронив ни слова. Однако он следовал за ней с той же улыбкой на губах, а затем спросил:

— Почему ты не разговариваешь со мной, Тити?

Тити!! Это что — ласкательное имя?… Мать звала её Хамадмад, если хотела приласкать её, а это что ещё за Тити?!… Она недоверчиво посмотрела на него и пробормотала:

— Тити!

Беря её ладони в свои и покрывая их поцелуями, он ответил:

— Это твоё новое имя! Выучи его наизусть и забудь своё старое — Хамида — его больше не существует в помине!… Имя, дорогая моя, не пустяк какой-нибудь, которому не придают веса, оно достойно всего, и весь мир есть ни что иное, как имена…

Она поняла, что её имя, как старую поношенную одежду следует выкинуть и предать земле забвения, и в том не было ничего плохого, равно как и в том, что на улице Шариф Паша её не должны были звать так же, как и в переулке Мидак. Помимо этого, она испытывала глубокое ощущение, не лишённое опасений и тревоги, — что связи с прошлым отныне оборваны, а значит, ни к чему ей оставаться с прежним именем!

Но вот бы поменять ей также свои руки на новые, красивые — как у него, да и голос — высокий и грубый до вульгарности и безобразия