Читать книгу - "Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо - Питер Акройд"

Эта практика была совершенно новой и для многих рискованной. Мысль о зарабатывании денег «из воздуха» по принципу рантье особенно не нравилась тори. Они полагали, что богатство Англии – в ее землях, а не финансовых махинациях, и утверждали, что никто лучше землевладельцев не мог судить о сильных сторонах страны. Однако непререкаемым авторитетом в Лондоне пользовались и богачи, служившие надежной опорой для вигов. К богачам в те времена относились купцы, финансисты, чиновники и представители свободных профессий, среди которых встречалось немало диссентеров и нонконформистов. Существовало простое правило: инакомыслие шло об руку с деньгами, а англиканство – с земельными угодьями. Пока продолжалась война и правительство отчаянно нуждалось в финансировании, нуворишам был гарантирован немалый доход от учреждений государственного кредитования. Землевладельцы, напротив, переживали тяжелые времена, со дня на день ожидая обвала рынка. В памфлете «Поведение союзников» (The Conduct of the Allies) 1711 года Джонатан Свифт возобновил нападки на вигов, заявив, что война продолжается лишь для того, чтобы «обогатить ростовщиков и спекулянтов, претворить в жизнь пагубные замыслы партии и истребить землевладельцев».

Между вигами и тори возникли очередные разногласия, которые, хотя и имели политическую подоплеку, могли отразиться прежде всего на экономической жизни страны. Некоторые тори поддерживали возвращение к власти свергнутого короля Якова II или его сына; однако, вернувшись на трон, Стюарты могли отказаться от уплаты долга, принадлежавшего Вильгельму III и вигам. Это грозило бы стране финансовым хаосом и разорением богатых инвесторов. А этого никак нельзя было допустить.

Разумеется, опасения обеих сторон ничем не подкреплялись. Вскоре, абстрагировавшись от агонии войны, они осознали общность интересов владельцев капитала и недвижимости. Осенью 1711 года Джозеф Аддисон писал в журнале Spectator: «Торговца кормит земля, землевладельца одевает торговля»^[17]. Вскоре и землевладельцы, и представители финансовых кругов стали разделять идеалы «джентльменства» и «благородного общества», которые определяли общественные нормы в течение следующих 150 лет; наличие аристократической элиты, стать частью которой, казалось, так легко, удивительным образом приковывало внимание тех, кто так стремился туда попасть.

Финансовую стабильность дополнительно усилила новая мера, внедренная Чарльзом Монтегю. В течение года после открытия Банка Англии он решил восстановить реальную стоимость серебряного шиллинга, ведь к тому времени его ценность серьезно упала из-за распространившейся практики обрезывания монет или их подделки. Около 95 % монет были фальшивыми или неполновесными. Никогда еще серебряная монета не стоила так дешево.

Монтегю обратился за помощью к Исааку Ньютону. Они оба некогда учились в Тринити-колледже в Кембридже. Ньютон прогремел на весь мир, сформулировав закон всемирного тяготения в книге «Математические начала натуральной философии». Весной 1696 года Монтегю назначил своего прославленного однокашника смотрителем Монетного двора в районе Тауэр-Хилл. Одной из причин, по которой Монтегю решил привлечь выдающегося ученого к этой работе, стала написанная Ньютоном годом ранее лаконичная статья под названием «Об улучшении английской монеты» (On the Amendment of English Coins). Сочетая качества выдающегося теоретика и упорного экспериментатора, новый смотритель Монетного двора мог принести двойную пользу.

Обстоятельства требовали перечеканки всех серебряных монет, а старые монеты с примесями других металлов следовало полностью изъять из оборота. Инициатива исходила от Монтегю, однако организация процесса и контроль над ним легли на плечи Ньютона. В целом все прошло успешно, и уже спустя несколько месяцев после назначения Ньютона смотрителем Монетного двора еженедельно чеканили порядка 150 000 фунтов серебряными монетами. Денежному стандарту страны больше ничто не угрожало. Столпы государства остались нерушимы.

Уклад нового государства, сформировавшегося в результате «Славной революции» 1688 года, был вполне ясен. Разумеется, главой страны по-прежнему оставался монарх. Вильгельм III взошел на трон волею «Божественного провидения и по праву помазанника Божия», что, впрочем, могло быть истолковано по-разному. Эта двусмысленная формулировка обозначала двусмысленность ситуации. Вильгельм стал королем по праву завоевания или с согласия парламента? И какого соблюдения прав «помазанника Божия» он мог требовать? Он никогда не пытался излечивать золотушных, являя миру «королевское чудо»^[18], хотя его преемница Анна впоследствии не гнушалась этим способом демонстрации своего якобы сверхъестественного могущества.

Авторитет короля, несколько неопределенный или, во всяком случае, не оформленный, опирался на класс аристократов, которые заправляли новым государством с самого момента его образования. Высшие слои аристократии насчитывали около двухсот представителей, среди которых значились герцоги, графы и другие лорды; все они являлись членами немногочисленной, но сплоченной землевладельческой элиты. Богатство было основным, но не всегда единственным требованием для входа в этот круг избранных. Родословная оставалась не менее, а порой и более важным условием. Большую роль играло наличие права поземельной собственности, в которое входило исключительное право на охоту. Энергичные и честолюбивые представители высшего мелкопоместного дворянства охотно становились частью такой элиты, не имея ни малейшего желания противостоять ей, ибо аристократический культурный код наряду с идеализацией избранного класса красной нитью проходил сквозь социальную и политическую жизнь грядущего столетия. Ключом к успеху были не крутые перемены, а принцип преемственности, которая определялась привычными моделями восприятия и традиционными видами деятельности – столь же понятными, сколь и непререкаемыми.

Этот принцип является не отжившим представлением о «старой Англии», а живой иллюстрацией действительной политики и власти. О возможностях приобрести «входной билет» в высшие круги для людей с состоянием и даже нуворишей было написано немало, однако дело обстояло куда сложнее. Вплоть до начала правления Георга III (1760–1820) действовало неизменное правило: торговец не мог стать пэром.

Лорды являли собой мощную силу в том числе и в палате общин. Пока глава аристократического клана заседал в верхней палате, его родственники и иждивенцы – в нижней. Уильям Питт Старший даже назвал палату общин «компанией младших братьев». Кроме того, представители разных семей заключали брачные союзы, таким образом усиливая могущество аристократического меньшинства. В результате в стране насчитывалось более 15 000 представителей низших слоев джентри, не имевших благородного происхождения, но освобожденных от необходимости самостоятельно возделывать землю^[19].