Читать книгу - "Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова"

О положении с продработой в Тамбовской губернии можно было бы и не говорить вовсе, если бы не мусолили эту тему на каждом углу, а особенно продкомиссаров Гольдина и Марголина. То ли стечение обстоятельств тому виной, то ли фамилии характерные, а может, уж очень красноречивый документ, написанный столь приличным слогом, что даже интересно – это кто же там, в уезде, так владеет русским литературным^[169]…

Из доклада президиума Борисоглебского уисполкома губернским и центральным властям. 20 февраля 1920 года:

«На волости наиболее плодородные разверстка наложена гораздо менее, чем они могут дать, и, наоборот, на волости наименее плодородные накладывается гораздо больше. Однако, совершенно не учитывая этого положения, приехавший в уезд гражданин Марголин со своим отрядом принялся яро выполнять эту разверстку…

В ход была пущена порка. Крестьян пороли и посейчас порют по всем правилам искусства Николая Кровавого, если не больше. Порют продармейцы, агенты и сам гражданин Марголин, за что и был арестован ревтрибуналом, но по приказу из Тамбова выпущен из тюрьмы с допущением к исполнению своих обязанностей.

Не довольствуясь поркой, по приказу гражданина Марголина был проведен мнимый расстрел членов Новотроицкого сельского Совета Русановской волости. Было это таким образом. Арестованные члены сельского Совета были посажены в сарай, из которого их поодиночке выводили, раздевали, ставили к стенке и командовали: „Взвод! Пли!“ Продармейцы стреляли в воздух, а обезумевший от страха член Совета падал в обморок. Затем его поднимали и громко кричали: „Одну сволочь расстреляли, давайте другую“. Выводили другого и с ним проделывали то же самое. Но этого мало. Раздетых членов Совета и крестьян запирали раздетыми в холодный сарай, где они находились по несколько часов на двадцатишестиградусном морозе…

У тех же крестьян конфисковывалось все имущество и скот. Последний загонялся к кому-нибудь во двор и целыми днями находился без корма. Голодный рев животных сам говорил за себя, бывали случаи, что здесь же, на дворе, коровы телились, лошади жеребились и приплоды замерзали.

От побоев умирали люди. Наиболее характерен такой случай. К жене красноармейца приходят люди и требуют, чтобы она немедленно выполнила государственную продразверстку. Жена красноармейца заявляет, что она не может этого сделать по той самой простой причине, что у нее ничего нет. Ее доводы оказались для продармейцев недостаточны, и они, обложив ее крепким словцом, пустили в ход нагайки и кулаки. В результате у беременной жены красноармейца преждевременные роды и она умирает, истекая кровью…

Продовольственную разверстку гражданин Марголин начинает таким образом. По приезде в село или волость он собирает крестьян и торжественно заявляет: „Я вам, мерзавцы, принес смерть. Смотрите, у каждого моего продармейца сто двадцать свинцовых смертей для вас, негодяев“» и т. д.

В дополнение ко всем своим фокусам, неистовый продотрядовец еще и держит под контролем связь. Как говорится в том же докладе, «Марголиным захватываются почты и телефонные станции с целью, чтобы кто-нибудь не донес о его безобразиях исполкому или Чека. Коли же кому-нибудь удавалось послать телефонограмму, то принявший и писавший ее арестовывались, как и сама телефонограмма»^[170].

Ну, и какой в этом смысл? Ведь сведения о том, что творит продотряд, неделей раньше или неделей позже, но все равно дойдут и до руководства, и до Губчека. На что он рассчитывает? На дружбу губпродкомиссара? Тогда зачем вообще перехватывать письма – нехай клевещут.

В феврале, как уже говорилось, Марголина арестовали, однако губпродкомиссар Гольдин добился его освобождения и даже выразил соболезнование. По поводу чего, естественно, кто только не склонял имена этих двух злодеев, тем более что оба были той самой национальности. И то, что на двоих им едва ли исполнилось полвека, не может служить смягчающим обстоятельством. Этот довод допустим только для «белой» стороны процесса.

Но вот, наконец, в последнем сборнике документов предали гласности и альтернативную версию.

Из докладной записки зав. реквизиционным отделом Тамбовского губпродкома Я.И. Марголина. 23 февраля 1920 года.

Для начала он дает общую картину, которую у меня просто рука не поднимается сократить – настолько она красноречива:

«Прибыв в Борисоглебский уезд, я попал в самый кулацкий контрреволюционный район… И в этом районе оказались большие запасы хлеба, извлечь которые мы решились во что бы то ни стало. Попытка взвалить всю тяжесть выполнения разверстки на местную власть – волостные и сельские советы – ни к чему не привела. Кулацкий до мозга и костей состав совета не только не был в состоянии выполнить разверстку, но они не могли даже мириться с классовым характером разверстки. Песенка о том, что землю поделили поровну, что у каждого одинаковая норма, что за эти два года революции нет уже классовых перегородок, прожужжала нам уши. Легче совершить какое угодно чудо, чем заставить любой из этих советов разверстать то или иное количество хлеба по классовому принципу… А неправильная классовая разверстка всегда делает процесс реквизиции чреватым последствиями… Создавалась атмосфера крайнего напряжения, когда нам приходилось исправлять злостные ошибки советов и комиссий по проведению разверстки.

А упорство кулачества в сдаче хлеба доходит здесь до таких пределов, до каких оно, пожалуй, не доходило ни в одном из уездов губернии. Представьте картины, когда больные тифом лежат на перинах, набитых овсом или просом, когда кулак, с которого причитается 200 или 300 пудов хлеба, предлагает нам 10 или 15 пуд., а когда его гнут в бараний рог, совершается чудо, и это количество появляется как бы из-под земли… Хлеб, безусловно, есть, он зарыт и запрятан кулачеством, не верьте, т. Гольдин, сиротскому плачу местной обывательницы, что мы выгребли подчистую.