Читать книгу - "Бессмертная жизнь Генриетты Лакс - Ребекка Склут"

«Никогда не знаешь», — говорила Дебора, выуживая еще две статьи из кучи на диване и протягивая их мне. Одна называлась «СОЕДИНЕНИЕ КЛЕТОК ЧЕЛОВЕКА И РАСТЕНИЯ: ЧТО ДАЛЬШЕ? ХОДЯЧИЕ МОРКОВКИ?» Вторая была озаглавлена: «В ЛАБОРАТОРИИ ВЫРАЩЕНЫ КЛЕТКИ ЧЕЛОВЕКА-ЖИВОТНОГО». Обе эти статьи были о клетках ее матери, и ни та, ни другая не были научной фантастикой.

«Не знаю, что они делали, — сказала Дебора, — но для меня все это, как парк юрского периода».

Следующие три дня Дебора каждое утро приходила в мой номер, садилась на кровать и давала волю своим мыслям. Когда требовалось сменить обстановку, мы катались на катере и гуляли в районе балтиморской гавани, ели крабов, гамбургеры и картошку-фри и катались по городским улицам. Мы навестили дома, где Дебора жила ребенком. На фасадах большинства из них теперь висели таблички CONDEMNED («Под снос»). Мы проводили вместе дни и вечера, я старалась как можно больше почерпнуть из ее рассказов и все время боялась, что она передумает и перестанет со мной разговаривать. Однако на самом деле теперь казалось, что раз Дебора начала говорить, то уже никогда не остановится.

В мире Деборы не существовало тишины. Она кричала, сопровождая большую часть фраз высоким, резким смехом, и постоянно комментировала все вокруг: «Посмотри, какого размера эти деревья!», «Какой милый зеленый цвет у этой машины, правда?», «Боже мой, никогда не видела таких прелестных цветов». Идя по улице, она заговаривала с туристами, мусорщиками и бездомными, махала своей палкой каждому встречному и повторяла снова и снова: «Привет, как поживаешь?»

У Деборы было полно странных и очаровательных причуд. Она возила в машине бутыль с лизолом [обеззараживающее средство с резким запахом], который частенько полушутя распыляла, где ни попадя. Несколько раз, когда я чихала, она распыляла его прямо у меня перед носом, но чаще всего брызгала им в окно, когда мы останавливались в каком-нибудь особенно антисанитарном на вид месте — что бывало часто. Еще она размахивала своей палкой во время разговора, часто хлопала меня ею по плечу, привлекая внимание, или шлепала ею мне по ноге, если хотела подчеркнуть какой-то момент.

Впервые она ударила меня этой палкой, когда мы сидели у меня в номере. Она только что передала мне «Медицинскую генетику» Виктора МакКьюсика и сказала: «Я встречалась с этим человеком, потому что он хотел взять кровь для каких-то анализов на рак».

Я объяснила, что он брал кровь для исследования клеток Генриетты, а не для того, чтобы проверить, нет ли у Деборы или у ее братьев рака. Тут она и стукнула меня палкой по ноге.

«Черт! — воскликнула она. — Теперь ты мне это говоришь! Когда я стала спрашивать его об этих анализах и клетках моей матери, он просто дал мне эту книгу, похлопал по спине и отправил домой». Она протянула руку, быстро открыла книгу и ткнула в нее пальцем: «Он подписал ее для меня, — сказала она, вращая глазами. — Было бы лучше, если бы он еще и объяснил, о чем эта чертова книга».

Каждый день мы с Деборой часами лежали, растянувшись, на кровати, читали ее материалы и беседовали о ее жизни. На третий день, ближе к вечеру, я заметила у себя на подушке толстую пеньковую папку.

«Это медицинские записи твоей матери?» — спросила я, протягивая руку.

«Нет!» — возопила Дебора. Ее глаза вдруг сделались дикими, она подпрыгнула и набросилась на папку, как будто боялась пропустить гол, прижала ее к груди и закрыла своим телом.

Я остолбенела; рука моя осталась протянутой к подушке, где только что лежала папка, и я бормотала, заикаясь: «Я… то есть… я не…»

«Вот именно, что ты „не“! — выкрикнула Дебора. — Ты что собиралась сделать с медицинскими записями моей матери?»

«Я думала, что ты положила их тут для меня… извини… мне не нужно читать их сейчас… все в порядке».

«Мы не готовы к этому!» — резко крикнула Дебора. Ее глаза были широко раскрыты, в них была паника. Она схватила свою сумку, набила в нее обратно все свои вещи, и кинулась к двери.

Я была ошеломлена. Женщина, которая валялась рядом со мной в течение нескольких дней, с которой я смеялась, пихалась и которую утешала, теперь убегала от меня, будто от погони.

«Дебора! — крикнула я вслед. — Я не собираюсь делать ничего плохого. Я лишь хочу узнать историю твоей матери, как и ты».

Она обернулась, в ее глазах все еще была паника. Она резко прошипела: «Не знаю, кому доверять», — и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

30
Захария

На следующий день Дебора как ни в чем не бывало позвонила мне в номер со стойки регистрации. «Давай спускайся, — сказала она. — Пришло тебе время поговорить с Захарией. Он про тебя спрашивал».

Встречаться с Захарией я не жаждала. Неоднократно я слышала, что из всех Лаксов он, безусловно, больше всех злился по поводу случившегося с его матерью и искал любую возможность расквитаться. Я все еще надеялась отпраздновать свое тридцатилетие, и, судя по всему, этому мог помешать тот факт, что я была первым белым человеком, который пришел в квартиру Захарии задать ему вопросы о его матери.

На улице Дебора, пока мы шли к ее машине, сказала: «У Захарии, после того как он вышел из тюрьмы, дела никогда не были в полном порядке. Но не беспокойся. Совершенно уверена, что он опять может говорить о нашей матери».

«Ты совершенно уверена?» — уточнила я.

«Ну, я привыкла копировать информацию о нашей матери и передавать ему, но потом ему надоело и в один прекрасный день он послал меня к черту. Набросился на меня с криками: „Не хочу больше ничего слышать о моей матери и об этом проклятом докторе, который украл ее клетки!“ С тех пор на самом деле мы об этом не разговаривали, — она пожала плечами. — Но он утверждает, что он в порядке насчет того, чтобы ты сегодня задавала ему вопросы. Нам нужно только поймать его прежде, чем он запьет».

Когда мы добрались до машины Деборы, двое ее внуков, Дэвон и Альфред, — застенчивые мальчики восьми и четырех лет — уже сидели на заднем сиденье и кричали друг на друга. «Вот они, два моих маленьких сердца», — сказала Дебора. Это были поразительно красивые дети, с широкими улыбками и большими темными глазами. Альфред напялил на себя двое иссиня-черных пластмассовых солнечных очков, одни поверх других, которые были где-то в три раза больше его лица.

«Мисс Ребекка! — крикнул он, когда мы залезли в машину. — Мисс Ребекка!»

Я обернулась: «Да?»

«Я вас люблю».

«Спасибо».

Я повернулась обратно к Деборе, которая рассказывала, что можно и чего нельзя говорить Захарии.

«Мисс Ребекка! Мисс Ребекка!» — опять закричал Альфред, медленно опуская обе пары очков на самый кончик носа и делая мне знаки бровями.

«Вы моя», — заявил он.