Читать книгу - "Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко"

утро, окольничий велел кормить рейтар много раньше обычного, и уже в вечерних сумерках все ратные люди спали, кроме сторожей и начальников. Барятинский, Чубаров и Зыков находились в палатке посреди стана и думали думу, как успешно промыслить воровское войско.

– Пушки для поля к утру не поспеют, – сказал Чубаров. – Запальные дырки так заржавели, что в них нет продыху. Нужно сверлить, а такой снасти в Синбирске нет.

– Что, чем другим нельзя расковырять?

– Пушкарям велено над этим всю ночь чинить розмысел. Может, к утру что и сделают.

– Так! – окольничий ударил ладошкой по столу. – Зыков, у тебя сколько гранат?

– Три десятка. В Саранске гранатная казна оказалась пуста. Может, взять у воеводы?

– Нет, Милославский нам не помощник, – отмахнулся от предложения Барятинский. – Я его видел, он гребёт всё под себя. Воевать будем так, как мы умеем. На горе посадим метальщиков гранат. Когда воры пойдут в гору, они закидают их гранатами, а твоим, Зыков, полком ударим их в лоб. Только ты, Фёдор, гляди за своими, чтобы вмёртвую не сцепились с казаками. Пусть ударят из пистолетов, порубят тех, кто оплошал, и отходят. После такого удара воры часа два будут чесать головы, пока придут в себя.

– А где моё место? – ревниво поглядывая на Зыкова, спросил Чубаров.

– Встанешь за Фёдором, если он попятится, ты его подопрёшь, а затем так ударишь всей мочью, чтобы воры посыпались с горы вниз.

Полковники на эти слова окольничего переглянулись, задача была перед ними поставлена явно не по их силам.

– Мало нас, – смущённо кашлянув, сказал Чубаров. – У Стеньки многие тысячи ратных людей, а у нас чуть поболее тысячи. Увязнем мы в ворах, и они нас числом задавят.

– И думать об этом не моги, полковник! – жёстко произнёс Барятинский. – В первый ряд поставь самых лучших рейтар и так плотно, чтобы конь к коню были всего на стремя. Передние два ряда должны быть не с двумя, а с четырьмя заряженными пистолетами. Гранатная и пищальная пальба должны поразить воров ужасом скорой и неминуемой смерти! А теперь ступайте к своим полкам и ждите сполоха.

Чубаров и Зыков ушли к своим людям, а Барятинский поднял глаза на луну, которая круглым серебряным слитком выкатилась над Заволжьем и облила берега холодным и призрачным светом. На землю пала роса, окольничий зябко поморщился и, велев себе проснуться через три часа, лег на куль с соломой и с головой накрылся овчиной шубой.

4

Разинское войско шло от Астрахани до Синбирска больше месяца. Это была адова работа – тащить против течения больше двухсот стругов, нагружённых воинскими припасами, и в лямки впрягались все: и старые, и молодые казаки, и гулящие люди, но особо тяжко пришлось пленным стрельцам, те не вставали из-за вёсел и не снимали с плеч бурлацких лямок, и погибло их несчётно, никак не меньше тысячи человек. Их не хоронили, а просто сталкивали в реку, за весло садили другого пленного, и всё скопище стругов и людей безостановочно шло на верховые уезды.

С продвижением Степана Разина вверх по Волге сказочные слухи об атамане, вознамерившемся погубить всех бояр и дать людям волю, приобрели черты действительности, чему способствовали многочисленные посылки ватажек в верховые уезды с прелестными письмами с призывами убивать начальных людей и устраивать жизнь по своей воле. Вся юго-восточная окраина русского государства была охвачена бунтом, и множество народа бежали к берегам Волги, чтобы пополнить ряды разинского войска. Оно на подходе к Синбирску достигло уже двадцати тысяч, которые шли на стругах и по обеим берегам реки, но вряд ли и сам Разин знал, сколько у него под началом людей с оружием.

В Белом Яру стрельцы открыли Разину ворота с большим воодушевлением. Степан Тимофеевич велел всем стругам идти дальше, а сам, в окружении своих ближних людей, сошёл на берег. К нему подошли белоярские стрельцы и низко поклонились. Не склонил головы лишь воевода Ярцев, преклонных лет старик, но ещё бодрый видом.

– Не утеснял ли православных сей ставленник бояр? – спросил Разин. – Что ему пожаловать, батогов или рели?

Стрельцы единодушно объявили, что за воеводой Ярцевым никаких вин перед ними нет и они просят для него атаманской милости.

– Вот мы сейчас узнаем, – сказал Разин. – Нужна ли воеводе моя милость. Целуйте крест на вечную верность казацким обычаям!

Все стали целовать крест, но когда дошла очередь до воеводы Ярцева, он отвернулся от распятия.

– Стало быть, тебе, старик, не по нраву казацкое крестное целование? – спросил атаман с такой холодностью в голосе, что все вокруг затихли, даже самые буйные разинские есаулы. – Ты почто рожу от святого креста воротишь?

– Я не от креста отвернулся, воровской дядя, – сказал белоярский воевода. – А от тебя, душегуба и кромешника.

Разин от такого невиданного им давно отпора слегка опешил, но волю гневу пока не дал.

– Стало быть, я душегуб, – произнёс он в притворной задумчивости. – Не спорю, великие грехи я на себя взял, но и великую радость дать людям волю и казацкое счастье. И не помню я ни одного из тех, кого сгубил, чтобы у него душа была. Может, она есть у тебя, старый?

– Чтобы узреть чужую душу, надо свою иметь! – громко сказал воевода и так рванул на груди свой кафтан, что с него посыпались пуговицы. – А кровь мою ты хоть сейчас увидишь.

Разин, свирепея, воззрился на Ярцева, но сдержал свой гнев, отвернулся и поманил к себе своего денщика Бумбу.

– Засунь его в куль и привяжи к бревну на носу струга!

Затем атаман обошёл острог и велел забрать на струг затинные пищали, малые пушки, порох и свинец. Желающим воевать Синбирск он велел идти туда берегом. За то время, пока Разин был в Белом Яру, мимо него не прошло ещё и половины стругов, что были вместе с ним. Он поднялся на свой струг и велел кормщику нагнать передовые суда. Лучка принялся нахлёстывать бичом гребцов, бывших московских стрельцов, а Разин подошёл к носу струга. Куль на бревне трепыхался, сидевший в нём воевода лаялся и грозил атаману самыми страшными муками ада.

«Надо помянуть Гориныча добрым посулом, – подумал Разин. – Вот выйду к Синбирску, и воздам ему почесть. Уже более месяца иду от Астрахани, а он себя не кажет».

Начало осени дало о себе знать быстрыми сумерками, на воде от острого сквознякового ветерка было зябко. Степан Тимофеевич ушёл под навес на корме и сел рядом с братом, который лежал, закрывшись овчиной, на персианском ковре.

– Как можется, Фролка? – спросил Разин.

– Познабливает.

– Годи! – сказал Степан Тимофеевич.