Читать книгу - "Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко"

городских обывателей. Завидев атамана, люди перед ним расступились. На земле лежала и ойкала, держась руками за живот, беременная жёнка, а рядом с ней немец Фабрициус и казак Однозуб держали за руки парня с окровавленным лицом.

– Что случилось? – тряхнув головой, спросил Разин.

Вокруг все разом загалдели. Атаман поднял руку, и люди помалу утишились.

– Говори ты, Однозуб!

– Я ехал мимо, когда немец меня позвал на помощь. Этот парень толкнул жёнку кулаком в брюхо, немец за неё встрял.

Жёнка начала корчиться и выть.

– Уходите все от неё! – закричала, встав возле неё, старая баба. – Нечего пялиться, она рожает!

Разин отошёл в сторону. К нему подвели парня.

– Ты кто? – спросил атаман.

– Твой казак, Степан Тимофеевич.

– Стало быть, ты ведаешь, что твоя жизнь и смерть в моей воле?

Парень молчал и кусал губы. Разин вдруг вспомнил имя немца.

– Фабриций, – сказал он. – Как в твоей Неметчине поступают с такими уродами?

– У нас, атаман, их судят двенадцать присяжных, есть обвинители, есть защитники.

– Не много ли возни? – сказал Разин. – Ведите его к воде. А ты, немец, отдай парня кому-нибудь и уходи. Негоже тебе тут быть. И ты, Однозуб, отдай парня тому, кто поздоровше.

Возле реки казака уронили перед атаманом на колени.

– Подвяжите ему штаны покрепче, чтоб не свалились, – решил Разин. – И сыпьте ему за рубаху песку, сколько влезет.

– Не губи меня, Степан Тимофеевич! – взмолился парень.

Не слыша его, Разин молча смотрел на воду, было тихо, но река понемногу стала взмарщиваться, саженях в пятидесяти от берега всплыл и с шумом лопнул воздушный пузырь.

– Готово, атаман!

– Бросайте его в лодку.

Сам Разин сел за вёсла и мощными рывками погнал её от берега. Парень кулем лежал на корме и молчал, ему набили песком не только за пазуху, но и рот. Достигнув середины реки, Разин бросил вёсла.

– Лезь в воду, – тихо произнёс он.

Казак уцепился руками за борт, поднялся, и в этот миг Разин резко покачнул лодку. Парень рухнул в воду и ушёл камнем на дно.

– Прими от меня, старый Гориныч, посул на моё казацкое счастье, – беззвучно прошептал атаман и, опрокинувшись спиной на днище лодки, уставился взглядом в белёсое от зноя небо.

Над лодкой, визгливо всплакнув, пролетела чайка, затем её заволокла пелена сумрака, она закачалась, затряслась на месте, какая-то сила подняла лодку вверх, и над ухом затрепетавшего от ощущения высоты Разина послышался знакомый голос:

– Что, Стенька, сладка Астрахань? Ты ведь здесь чуть не прогулял своё счастье.

– Я не ведаю, в чём моё счастье, Гориныч.

– Счастье твоё, казак, в славе. Во мнении народном ты наравне с Ильей Муромцем, разве это не счастье?

– А людям это зачем? Потешатся сказкой, и забудут. Они ждут от меня воли.

– У них никогда не было воли и никогда не будет.

– Как же не будет?

– Потому что у них в душах всегда неволя, с ней они рождаются, с ней живут, с ней и умирают. И царь живёт в неволе, и холоп, только у каждого из них неволя своя. И ты, Стенька, раб своей неволи: и жизнь, и слава твоя в моей горсти…

На берегу своего атамана высматривали есаулы. Они знали, что он в лодке, но на какой-то миг её закрыло поднявшимся из воды зыбким мраком. Когда он рассеялся, все увидели, что Разин из всех сил гребёт к берегу. Лодка с разгона насунулась на песок почти до кормы, атаман выпрыгнул из неё и подошёл к есаулам.

– Скликайте, побратимы, казачий круг! – объявил Разин. – Пора идти на верховые уезды!

3

Воевода Милославский был вспыльчив, но дальновиден, поэтому он, поразмыслив, решил не показывать вида, что обижен на Барятинского, но и не делать пока первого шага для встречи с окольничим. Утром он залез на крепостную ограду и оглядел стан прибывшего на помощь Синбирску государева войска, сразу поразившись тому, что рейтар было явно меньше, чем должно было быть в двух полках. За кольцом из телег обоза Милославский навскидку счёл чуть больше тысячи человек и не ошибся: то же самое в этот же самый час доносил и князь Барятинский, строчивший отписку царю на крышке походного сундука: «…со мною, холопом твоим, пришло в Синбирск твоих, великого государя, ратных людей немного, а начальные, государь, люди полков Чубарова и Зыкова, взяв твоё, великий государь, жалованье, поразбежались по своим деревням и в свои полки не явились. Сейчас у меня, великий государь, считано полковниковым счётом тысяча триста человек в обоих полках, в том числе треть пеших. Но будет приход Стеньки Разина под Синбирск, или присылка воровских людей от него будет, стану ратными людьми Синбирск оборонять и всякий промысел над ними чинить буду…»

Милославский видел, как Барятинский вышел из своей палатки, что-то передал рейтару, и тот, сопровождаемый товарищем, помчался в сторону Свияги. «Не взгромоздил ли на меня какой-нибудь поклеп Барятинский? – подумал Милославский, глядя вслед всадникам. – Надо было мне так промахнуться, следовало самому ещё вчера обойти его перед великим государем».

Противостояние между начальными людьми продолжалось четыре дня, а на пятый синбирскому воеводе пришли от разных вестников сведения, что вор Стенька взял Белый Яр, пожёг острог и с большим войском навис над Синбирском.

– Когда вор явится к нам под прясла? – спросил воевода своих начальных людей.

– Не позже, как завтра утром, – высунулся поперёд всех стрелецкий голова Бухвостов и наткнулся на тяжёлый взгляд князя. Голова не мог никак догадаться, отчего в последние дни Милославский воспылал к нему холодностью.

– А ты как мыслишь, Глеб Иванович? – воевода перевёл взгляд на полковника.

– За день до Синбирска вор не дотащится, стало быть, его надо ждать утром.

– Под твой ответ, полковник, – сказал, поднимаясь с кресла, воевода. – Чтобы в крепости ни одного стрельца из местных не было.

– Они все в остроге, и казаки с ними.

– Запри ворота и без моего ведома никому не открывай, – сказал воевода. – Поджигальщики готовы?

– Смольё всем роздано, – доложил полковник. – Надо бы известить князя Барятинского о приходе воровского войска.

– Так я и хочу. Скажи, Глеб Иванович, своему знакомцу, что я через час буду у крепостного рва.

– Таких знакомцев, как я, у него не одна тысяча перебывала, – сказал полковник и перекрестился, подняв очи в гору. – Где они, на небеси или чертям угли подгребают? А Барятинский сам себя не всякий день признаёт. Я волен идти, воевода?

– Не спеши, Глеб Иванович, – Милославский внимательно оглядел начальных людей. – Надо определить, кто где встанет на пряслах. Чтобы не было недовольных, я решу это сам: солдатский полк в