Читать книгу - "Век хирургов - Юрген Торвальд"

Особенно развитое воображение Рена, как он и сам признавал позже, позволило ему, не успев ничего увидеть, догадываться, что произошло в груди Юстуса и, соответственно, что явилось тому последствием. Нож прошел насквозь через околосердечную сумку, внутри и под защитой которой и билось сердце. После самый кончик ножа повредил и сердечную стенку, вероятно, лишь слегка задев ее. Однако этого оказалось достаточно, чтобы с каждым ударом сердца в перикард поступало некоторое количество крови.

Так сердечная сумка заполнилась жидкостью. Это был обычный сценарий при всех ранениях сердца. Кровь заполняла перикард, застаивалась там и все больше надавливала на сердечную мышцу, пока она наконец совсем не переставала пульсировать, придавленная все нарастающим давлением. Однако в этом случае все должно было быть совсем иначе. По всей вероятности, рана перикарда была достаточно большой, чтобы кровь могла не скапливаться внутри, а заполнять свободное пространство грудной полости. Тем самым исключалась вероятность быстрой, смертельной компрессии сердца. А потому Юстусу было отведено немного больше ценного времени. Сердце могло биться и дальше – до самой последней капли крови. Оно могло накачивать кровь в грудную полость, тем самым сжимая легкие, до тех пор, пока его не убила бы компрессия легких или обширное внутреннее кровотечение.

Рен посчитал, что дела обстояли именно так. Но он не знал этого точно. Но это и не имело особенного значения, поскольку конец мог был только один – смерть.

Рен был весьма начитан, проштудировав в свое время немало томов по этой теме. Много лет назад, в 1810 году Ларрей, известнейший хирург наполеоновских времен, вскрыл грудную клетку самоубийцы, всадившего себе в сердце нож, причем его пациент был в полном сознании. Справедливо полагая, что поврежденное сердце выталкивает кровь в околосердечную сумку, тем самым подвергая себя медленно возрастающему давлению, которое в конце концов парализует его, Ларрей ввел в сумку троакар и извлек ее содержимое. Но этим он мог лишь ненадолго отсрочить смерть, поскольку сама околосердечная сумка оставалось открытой. Она снова наполнилась кровью. А рана на ней нагноилась. Больной умер, как предположил Ларрей, от последствий умственного помешательства. Но в докладе Ларрея в том числе упоминалось, что он, введя палец в околосердечную сумку, нащупал верхнюю сердечную стенку. Не это ли было свидетельством того, что операции на сердце отнюдь не всегда являются смертельными? В 1872 году лондонский хирург Каллендер нашел иглу в груди оловянщика, который накануне ввязался в драку в одном из публичных домов: оловянщик спрятал ее в своем пальто, перед тем как отправиться в бордель. Когда кто-то ударил его кулаком, игла, вероятно, прошла сквозь ткань и впилась ему в грудь, причем прошла до самой сердечной мышцы. Более точных подробностей Каллендеру установить не удалось. Он всего только сделал один поверхностный разрез, из которого показалось ушко иголки, ритмично опускавшееся и поднимавшееся вновь с каждым ударом сердца. Он вытащил иглу, и сердце продолжило биться как ни в чем не бывало. Не идет ли это вразрез с устоявшимися представлениями и предрассудками?

И все же Рен не мог назвать ни одного имени, ни одного хирурга, кто когда-либо открывал сердце живого еще человека, чтобы потом – вы только представьте себе, какая головокружительная мысль! – зашить ее всего одним швом – до того как последние капли крови покинут сосуды и сердечные камеры. Но какое значение это имело сейчас? Все приходится делать в первый раз, на все приходится впервые отваживаться.

Шов на сердце! Какая дерзкая мысль! Но на помощь Рену, по его собственным словам, пришла память – как ломовой извозчик, доставляющий камни к месту нового строительства. Рен припомнил, что когда-то, казалось, тысячу лет назад, в 1882 или в 1883 году, читал статью человека по фамилии Блок. Тот человек открыл грудную клетку живого кролика, нанес несколько повреждений его сердцу и зашил рану. Кролик при этом остался жив. И тут его трудолюбивая память заложила новый камень в фундамент нового здания: одиннадцатый Международный медицинский конгресс в Риме! 1895 год. В прошлом году итальянец по фамилии Веччио представил конгрессу собаку, на сердце которой он наложил несколько швов. Животное было живо.

Зигель и второй медицинский помощник не подозревали, что происходило в голове Рена, когда он стоял у постели умирающего. Они жили в стройном, понятном мире, скроенном из заученных аксиом и ими же ограниченном. Они не могли подозревать, что интеллектуальная жизнь Рена протекала уже за пределами привычных законов.

В своем воображении он рисовал, как достигает бьющегося сердца, как продевает иглу через беспокойную, ни на минуту не замирающую сердечную стенку, чтобы закрыть рану на ней. Но как, если на это будут лишь считанные мгновения, которые отделяют один удар сердца от другого? Его фантазии оказалось недостаточно, чтобы вообразить и это. Для того нужно было видеть и чувствовать. Для того нужно было хотя бы однажды попытаться переступить границу между жизнью и смертью и собственными руками прикоснуться к бьющемуся сердцу живого человека.

Этого нельзя было постигнуть умом! В те решающие мгновения никто не мог угадать, что происходило в сердце Рена. И сегодня в голове моей громоздятся новые и новые догадки, когда я пытаюсь пропустить через себя все то, о чем тогда мог думать и что чувствовать человек в его ситуации, который в тот самый вечер девятого сентября решился на то, что тысячелетия до него считали неосуществимым.

Только успев принять решение, он тут же, не теряя ни секунды, принялся за осуществление задуманного. Не прошло и десяти минут, как Рен уже держал в руках скальпель. Стрелки показывали 9 часов 27 минут.

Еще когда он только коснулся кожи в районе четвертого левого межреберья, когда под его скальпелем разошлись края раны в четырнадцать сантиметров длиной, он уже почувствовал присутствие смерти, которая, как ему казалось тогда, может в следующую секунду сдавить сердце, заставить его замереть, хотя Рен так надеялся увидеть его живым, бьющимся.

Рен отделил пятое ребро и выгнул его у самого основания, у грудины. В следующее же мгновение на его платье из глубины разреза брызнула темная венозная кровь. Рен тут же завел палец внутрь операционной раны и почти сразу же нащупал околосердечную сумку. Грудная полость была наполнена кровью. Рен рассек плевру и широко раздвинул ее края.

Застоявшаяся кровь вытекала наружу и алыми ручейками сбегала по коже на операционный стол. Ассистентам пришлось приложить немало усилий, чтобы досуха промокнуть его. Между тем атмосферный воздух попал в грудную полость. Легкое пациента спалось. Знаком Рен дал наркотизатору понять, что наркоз больше не требуется.

И вот перед ним в грудной полости лежала околосердечная сумка, которую теперь можно было подробно рассмотреть. Рен хорошо видел рану, которую нож оставил на ней. Толчками из перикарда выходили последние капли крови. Рен попытался ухватить перикард щипцами и оттянуть на себя один из внешних краев раны: так он рассчитывал взглянуть на сердце в непосредственной близости. Но щипцы оказались слишком неуклюжими. Ими он только изорвал сумку. Венозная кровь на несколько секунд залила всю операционную область. Рен же не останавливался: его скальпель все глубже уходил под околосердечную сумку. Затем ему все же удалось закрепить край увеличенной его стараниями раны на коже снаружи, и его взгляд упал на нерегулярно сокращающееся, сжимающееся и расширяющееся сердце среди кровяной жижи и кровяных сгустков, масса которых заполняла самое дно перикарда. Рен еще глубже склонился над своим пациентом. Глазами он ощупывал живое сердце, будто бы был первым человеком, догадавшимся о его существовании. В ту секунду, когда сердце вновь расслабилось, он увидел ту самую рану, которую оставил пресловутый нож.