Читать книгу - "Господа Чихачёвы - Кэтрин Пикеринг Антонова"

Не знаю, почему мне думается, что Г. Л-кий может быть хорошо учившийся, довольно знающий, много начитанный, обладающий светским обхождением, деловой человек по письменной части во всякой службе, добрый малый, милый малый, душа общества, писатель – пожалуй, но не Романтический.

Для такого человека с характером, как Андрей, неудивительно встать на сторону чувства в споре с разумом, но он, во всяком случае, заявляет, что выступает от имени всего своего поколения. «Мы живем не в том уже веке чтобы Лолотта и Фанфан печатались 6-м изданием», – пишет он, ссылаясь на сочинение Франсуа Гийома Дюкре-Дюминиля «Лолотта и Фанфан, или Приключения двух младенцев, оставленных на необитаемом острове», впервые напечатанное в Париже в 1787 году и несколько раз издававшееся в русском переводе. «Нет, – рассуждает он о современности, – нас автор прельщай, восхищай, очаровывай, увлекай. А иначе вряд ли раскупят и половину издания». Согласно Андрею, читателей-романтиков не удовлетворяют персонажи, которые «недосказаны, недорисованы»^[499]. По всей видимости, он подтверждает худшие предположения снисходительных интеллектуалов, считавших, что провинциальным читателям нужны яркие эмоции, а не художественная утонченность.

Анализ «Китайского романа» («Hao qui zhuan»), понравившегося Андрею и Якову, позволяет сделать некоторые убедительные предположения о том, почему он мог прийтись по душе провинциальной публике: в романе описан идеализированный император, наказывающий злых придворных и чиновников^[500]. Равным образом другие сочинения, одобренные Чихачёвыми и их кругом, кажутся отвечающими опыту своих читателей и часто, говоря словами Андрея, способными «прельстить, восхитить, очаровать, увлечь». Возможно, это происходило как раз потому, что столичные периодические издания «создавали эталон восприимчивого читателя, стремясь сформировать для себя аудиторию, в значительной части состоявшую из дворян-провинциалов», что столь многим из них не удалось. И вероятно, «Библиотека для чтения» преуспела как раз потому, что нашла настоящих читателей вместо того, чтобы дожидаться появления некого воображаемого идеала^[501]. В своем исследовании «Библиотеки для чтения» Мелисса Фразьер описывает образ «романтического читателя, который… был в значительной мере оторван от того, что мы могли бы назвать „реальным миром“ и превратился в своего рода посмешище»^[502]. Несомненно, некоторых читателей отпугнуло то, что их высмеивали на страницах журналов, но, вероятно, когда речь шла о литературе невысокого пошиба, отражающей обывательский мирок, легко было подумать, что смеются над соседом, а не над тобой.

Анализируя «Библиотеку для чтения» как текст эпохи романтизма, Фразьер подчеркивает романтическую увлеченность чтением и письмом: у современников возникала иллюзия диалога, который поначалу казался реальным, происходившим посредством журналов, создававшихся и распространявшихся в очень узком кругу лиц, напоминая светские салоны 1810‐х и 1820‐х годов. По мере того как опубликованные произведения становились достоянием более широкого круга читателей, с которыми писатели сами никогда не встречались, отношения писателя и читателя неизбежно утрачивали непосредственность. Писатели-романтики выступали против современных реалий, которые представлялись им все более коммерциализированными и анонимными, и для них «создание аудитории происходило за счет того, что они убеждали читателя в его изначальной принадлежности к замкнутому, интимному кругу»^[503].