Читать книгу - "Граф Брюль - Юзеф Игнаций Крашевский"

отношениях супруги жили, как люди совершенно посторонние, которые должны быть знакомы и не вредить друг другу. Муж был всегда мил и любезен; иногда он встречал устремленный на него любопытный взгляд жены, но едва она видела, что ее взгляд был замечен, сейчас отводила глаза в другую сторону.

Франя за это время очень изменилась; она сделалась очень смелой, приобрела множество странных фантазий, привыкла повелевать в доме и требовать, чтобы ее воля исполнялась в одно мгновение. Брюль всегда видел ее веселою; временами она бывала с ним безжалостно насмешлива; иногда до такой степени кокетничала с посторонними, что возбуждала ревность даже в таком рассудительном муже, каким он казался. Брюль все-таки был молодой человек и не мог оставаться вполне равнодушным к своей красавице жене, безжалостно насмехавшейся над ним и над его страстными взглядами.

Войдя в уборную, Франя начала снимать перчатки, в ожидании, что муж сейчас же попрощается и уйдет, но она с удивлением видела, что он упорно продолжает стоять в дверях. Взгляд, брошенный на него, очень ясно говорил: — Вы еще здесь?

По лицу министра пробежала улыбка, как будто в ответ: — да, ожидаю.

— Разве нам нужно о чем-нибудь переговорить? — спросила она равнодушно.

— Но, может быть, вы мне позволите присесть и хотя полюбоваться на вас.

Франя отвернулась и захохотала, пожимая плечами: не без кокетства она посмотрелась в зеркало, что не ушло от внимания Брюля.

— Вы ведь согласны, что мое положение исключительное.

— Это правда, но и мое также. Ни мне, ни вам не приходится этому удивляться.

— Прошу вас, припомните, что однажды вы мне позволили надеяться, что когда-нибудь… у вас может явиться фантазия… к мужу…

— Да, может быть, не помню, — ответила она спокойно. — Но теперь у меня нет никаких фантазий. Прошу вас, поезжайте лучше к Мошинской играть в карты, или веселиться к Альбуци: меня же оставьте в покое. Вы мне надоедаете.

— Но я у вас прошу только одну минуту для разговора.

— Хорошо, будем говорить, но о чем-нибудь ином.

— В таком случае, может быть о короле? — сказал министр.

— Не знаю, дозволено ли это мне? — смеясь отвечала Франя.

— Да, но только между нами… Хотя мы не питаем взаимных чувств, но у нас есть общие интересы.

— Вы дельно рассуждаете. И так…

— Как Август расположен к Сулковскому? — перебил Брюль. Наступило долгое молчание.

Если бы заглянуть в душу молодой женщины, то можно было бы увидеть, насколько оскорбил ее этот вопрос. Она видела, как мало она значила для этого человека, которого, по странному капризу ей хотелось дразнить, хотелось ему нравиться, чтобы иметь удовольствие мучить его. Но она не показала вида, насколько поразил ее этот равнодушный вопрос.

— А, — вдруг заговорила она, — вам угодно, чтобы я была откровенна? Сулковский, вы и даже король, все мне страшно надоели. Что мне за дело до вашего честолюбия и до ваших интриг? Я хочу жить!.. А ваш король — безжизненная кукла.

— Ради Бога!.. — закричал Брюль.

— Но ведь нас же никто не слышит, — сказала спокойно Фра-ня… — Вы мне велели эту куклу забавлять, или лучше сказать, мне дали ее для забавы: но вы не можете требовать, чтобы я влюбилась в нее. Вы очень хорошо знаете, что такое наш король… Человек добрый, красивый, но ни к чему не способный; страстный, но без всякого чувства истинной привязанности; набожный и суеверный, а между тем человек сладострастный, скрытный, бессмысленный и скучный, смертельно скучный.

— Послушайте, — воскликнул Брюль, — хотя бы это была все правда, но все-таки, вам нельзя так говорить, ни мне слушать.

— Ну, так начнем зевать, — проговорила молодая женщина, широко зевая, но потом упала в кресло, как будто в изнеможении: ее голова свесилась на грудь, руки опустились без движения, но в такой позе она была чудно хороша. Брюль посмотрел на нее и вздохнул.

— Вы у меня спрашивали о Сулковском? — тихо начала Франя. Министр кивнул головой.

— Но кто же может отгадать, что творится в душе этого истукана? Разве у него есть сердце, разве он может кого-нибудь любить, к кому-нибудь чувствовать привязанность? К Сулковскому он привык точно также, как к своим придворным шутам. Больше я ничего не знаю.

— Но если мы желаем властвовать, вы и я, то есть я, благодаря вам, — добавил он, — мы должны его удалить.

— В Кенигштейн, как Вацдорфа? — нахмурив брови, проговорила Франя.

— Даю вам честное слово, что Сулковский посадил Вацдорфа в Кенигштейн, но не я.

— Да, честное слово министра, дипломата.

— Нет, честное слово благородного человека, — подхватил Брюль, положив руку на сердце. — К тому же ведь он удален не ради зависти и не ради ревности… Я до сих пор на то не имею права.

— Что это означает: до сих пор? Разве вы надеетесь когда-нибудь получить такое право?

— По крайней мере, мне так кажется, — мягко проговорил Брюль. — Кто знает, не сегодня, так завтра вы может быть от скуки удостоите взглянуть на вашего покорного слугу.

— Но мне кажется, что вам долго придется ждать, — прошептала молодая женщина.

— Буду терпеливым, — произнес министр.

— Ну, и верьте и ждите, — насмешливо заметила Франя.

Брюль вздрогнул, но сейчас же холодно проговорил:

— Вы должны помочь мне удалить фаворита.

Она посмотрела на него.

— Да, мне тоже сегодня говорила мать; мне нужно опасаться, что граф вздумает приблизить к королю графиню Штейн или кого-нибудь другого.

Франя пожала плечами.

— Но, разве мне не все равно?

— Но ведь вы любите бриллианты, наряды, роскошь? — спросил Брюль.

Оба посмотрели друг другу в глаза.

— Вы ведь не могли бы жить в изгнании, в бедности? Эти слова, казалось, произвели на нее впечатление.

— Очень хорошо, — сказала она, — погубим Сулковского, это будет месть за моего Вацдорфа и к тому же своего рода развлечение. Погубим этого гордеца.

Она снова зевнула и произнесла:

— Ну, теперь уж все закончено. Спокойной ночи.

Брюль не уходил.

— Именно об этом деле нам нужно поговорить. Нечаянно, вдруг, его ведь нельзя удалить; нужна осторожность, нужна…

Должно быть, он еще долго хотел развивать план удаления Сулковского, но Франя быстро вскочила с кресла. Видимо, она потеряла всякое терпение.

— Вы меня принуждаете слушать наставление, — начала она, смеясь, — но на что же я, женщина? Вы думаете, что меня нужно учить коварству? Как по капле вливать яд? Когда нужно произнести двусмысленное слово, которое губит человека? — и она как-то странно захохотала. — Будьте спокойны, я сумею его уничтожить, а если мне захочется, то и вас… и…

Она вдруг замолчала и, слышно было, как ключ повернулся в замке.

Брюль остался один.