Читать книгу - "День гнева - Артуро Перес-Реверте"

«…Поистине ужасна его мстительность по отношению к тем, кто предал его».

Слова Шатобриана продолжают звучать в голове французского капитана, покуда тот бреется со всей тщательностью, приличествующей вылощенному штабному офицеру. И слово «мстительность», угрюмо думает Марбо, прекрасно подходит к враждебным взглядам, вонзающимся в него всякий раз, как он выходит на улицу; к длиннющим, в две пяди, навахам, неизменно висящим на поясе у всех и каждого в этой стране; к смуглым мужчинам с длинными бакенбардами, говорящим тихо, поплевывающим в сторонку; к сварливым женщинам, которые без обиняков обзывают его и его товарищей французишками, мусью и лягушатниками или демонстративно отворачиваются и прикрывают лицо мантильями, когда случается проходить мимо императорских орудий, стоящих на Прадо. «Предательство и возмездие», — с долей беспокойства повторяет Марбо. Эта мысль на миг отвлекает его, и вот, извольте, — правую намыленную щеку рассекает порез. Лейтенант с проклятием отдергивает руку, и по лезвию бритвы с мраморными накладками на рукояти скатывается на расстеленное перед зеркалом белое полотенце багряная капелька.

Это первая кровь, пролитая 2 мая 1808 года.

* * *

— И не забудь, что мы родились испанцами.

Лейтенант артиллерии Рафаэль де Аранго медленно спускается по ступеням, поскрипывающим под его начищенными сапогами, задумчиво останавливается на пороге, застегивая свой темно-синий с алыми выпушками мундир. Слова, которые только что произнес ему вдогонку его брат Хосе, отставной армейский интендант, порождают особое беспокойство. А может быть, дело не в словах, а в том, как стиснул старший его руку, как крепко обнял на прощанье, узнав, что младший отправляется получать задачу дня перед заступлением в караул в парке Монтелеон.

— Доброго здоровья, господин лейтенант, — приветствует его привратник, подметающий пол внизу. — Ну что там слышно?

— Вернусь, Томас, — расскажу.

— Знаете, вниз по улице, возле булочной, — пикет лягушатников… С вечера засели в кофейне.

— Чего ты всполошился? Они наши союзники.

— Вам, конечно, видней…

Обеспокоенный еще больше, Аранго надевает несколько набекрень черную двууголку с красной кокардой, пристегивает саблю и оглядывает улицу в оба конца, докуривая меж тем дымящуюся в пальцах сигару. Ему всего двадцать лет, но привычка курить свернутые из цельного табачного листа сигары усвоена давно. Он из хорошей семьи с баскскими корнями, родился в Гаване, там же поступил в кадеты, успел и послужить на Кубе и в Ферроле, и посидеть в плену у англичан, обменявших его в сентябре прошлого года. Основательный, даровитый, отважный — что удостоверено послужным списком — молодой офицер вот уж месяц как адъютант начальника артиллерии, полковника Наварро Фалькона. Сейчас он спрашивает себя, пойдет ли вчерашняя сумятица — манифестации против Мюрата, уличные беспорядки — дальше, вглубь и вширь, или же властям удастся обуздать ситуацию. Верховная хунта все больше слабеет, Мюрат и его люди все больше наглеют. Вчера вечером, когда Аранго уже собрался домой, по штабу округа разнесся слух, будто капитаны артиллерии Даоис, Консуль и Кордоба — лейтенант знает всех троих лично, благо первому вообще подчинен непосредственно — собрались драться на дуэли с французскими офицерами, и только благодаря решительному вмешательству сослуживцев и начальства удалось избежать несчастья.

— Ты же ведь знаешь, какой Даоис сдержанный человек, а тут просто взбесился, — рассказывал, ссылаясь на очевидцев этой истории, лейтенант Хосе Онториа. — Консуль и Кордоба его поддержали. Все трое хотели не сходя с места, прямо на улице Королевы устроить поединок с французами… Еле-еле уняли и разняли. Хотелось бы знать, что за выходку те себе позволили.

При упоминании имени Даоиса лейтенант Аранго нахмурился. Ибо, как сказал Онториа и как может подтвердить сам лейтенант, речь идет о человеке осмотрительном и хладнокровном, не склонном давать волю чувствам, в отличие от другого артиллерийского капитана, Педро Веларде, который всего лишь несколько дней назад носился по зданию штаба, предрекая скорое и неизбежное кровопролитие. Нет, севилец Луис Даоис, боевой офицер с безупречным аттестатом, пользуется неоспоримым уважением у всех артиллеристов, прозвавших его за неизменное спокойствие, выдержку и мудрое благоразумие Дедушкой, тем более что и годами он постарше других. Однако же вчера вечером Онториа верно заметил:

— Если уж Даоиса французы сумели вывести из душевного равновесия, значит, и впрямь дело дошло до точки.

Направляясь к резиденции военного губернатора, Аранго проходит мимо булочной и кофейни, о которых толковал привратник, и украдкой заглядывает внутрь, но видит лишь фигуру часового в дверном проеме. Еще вчера вечером заведение было пусто — значит, французы засели там ночью. Это тоже не сулит ничего хорошего, и юный офицер омрачается сильней. Улицы по большей части безлюдны, однако на тех, что ведут к центру, у распивочных, у ларьков и лотков, чьи хозяева больше заняты пересудами, нежели торговлей, собираются кучки горожан. Пустует сейчас и кофейня «Золотой фонтан» в переулке Сан-Херонимо, обычно во всякое время суток заполненная французскими и испанскими вояками. Завидев лейтенантский мундир, прохожие обращаются к его обладателю с вопросами о том, что, мол, слышно, но тот лишь прикладывает с улыбкой два пальца к полю шляпы и следует дальше. На душе тревожно, и он прибавляет шагу. Последние часы нарастало напряжение: правительство с инфантом доном Антонио во главе не знало, на что решиться, французы явно к чему-то готовились, и Мадрид гудел растревоженным ульем. Говорят, что многие склонны поддержать короля Фердинанда и вчера, якобы на рынок, в столицу из окрестных городков, окружающих загородные королевские резиденции съехалась прорва народу — все больше молодого, дюжего и к купле-продаже отношения не имеющего. Известно также — артиллерийские офицеры во главе с неугомонным Веларде, который всякой бочке затычка, и Хуаном Консулем, одним из зачинщиков вчерашнего скандала в ресторане, затевают что-то и будто бы среди них даже и Даоис, но лейтенант Аранго в это не верит: одно дело — повздорить, сцепиться, а то даже и скрестить шпаги с французскими офицерами, и совсем другое — замешаться в настоящий заговор, не пристало это такому ревнителю дисциплины, служаке до мозга костей, не похоже это на него. Впрочем, так или иначе, с участием Даоиса или без него, но Веларде и его друзья, в число коих лейтенант не вхож, а стало быть, достоверными сведениями не располагает, явно что-то готовят. А командующий артиллерией, неизменно благодушный полковник Наварро, — человек, конечно, славный, но угодил меж двух огней: тут — французы, там — собственные подчиненные, а потому предпочитает ни во что не вмешиваться и делать вид, будто ни о чем не осведомлен. И всякий раз, как Аранго на правах адъютанта пытается осторожно выведать у него что-нибудь, полковник отделывается недомолвками или переводит разговор на другое:

— Службу неси, юноша. Службу. Французы, англичане… да хоть ангельские рати! Твое дело — службу исполнять. И рот — на замок, не то муха влетит.

На пути в Главный штаб артиллерии лейтенанту попадаются трое мужчин, принаряженных, хоть сегодня и понедельник, по-воскресному — широкополые шляпы, вышитые жилеты под плащами с карминно-красным воротом, навахи за кушаком. Двое из них — родные братья: старшего зовут Леандро Рехон, и ему тридцать три года, младшему, Хулиану, — двадцать четыре. У Леандро есть жена по имени Виктория Мадрид и двое сыновей, Хулиан только что обвенчался с девицей Паскуалой Масиас. Братья живут в дальних окрестностях Мадрида, в городке Леганес, и привез их вчера в столицу испытанный друг, с которым они неразлучны уже полтора месяца, с той поры, как в Аранхуэсе низложен был первый министр Годой.[5]Этот самый друг принадлежит к челяди графа Монтихо, а про того толкуют, будто, храня верность молодому королю Фердинанду Седьмому, он от его имени и в его поддержку затевает новое выступление. Но мало ли что и про кого толкуют, дело известное, на чужой роток… ну и так далее. Одно братья Рехон знают наверное: вместе с деньгами на дорожные расходы и прокорм получили они требовательное наставление — при первой же возможности устраивать всякого рода заварухи. Поручение пришлось братьям — дюжим и ражим, охочим до драки малым в самом расцвете сил — как нельзя больше по нраву, ибо нахальство лягушатников им давно уж поперек горла, и всякий мужчина, если только он не пальцем делан — это высказывание принадлежит старшему, Леандро, — обязан показать, кто в Испании истинный король, что бы там ни говорил Наполеон Бонапарт, так и так его мамашу.