Читать книгу - "День гнева - Артуро Перес-Реверте"

2 мая 1808 года он заперся в своем особняке (кстати сказать, этому особняку, как и особняку Годоя, досталось от восстания простонародья) и ждал французов. В 1814 году, после разгрома Наполеона и удаления Жозефа с испанского трона, Моратин бежит в Барселону, теряет почти все имущество, эмигрирует бесславно и доживает еще 14 лет в Париже. Его могила — на кладбище Пер-Лашез между могилами Мольера и Лафонтена…

Что же, в своем «непатриотизме» он был и последователен, и предельно искренен. Он действительно считал, что Испания получила шанс приблизиться к Просвещению, избавиться от «варварского», «безвкусного», от тяги к неправдоподобию и чрезмерности. Это он порицал в своих соотечественниках, в пьесе-памфлете «Кафе» высмеивая реки крови, нагромождения ужасов и чудовищные проявления жестокости, которой упивались зрители в пьесах его противников. И вдруг все эти вымыслы стали явью: выглянув на улицу, он увидел в жизни то, что ненавидел на сцене.

В «Дне гнева» Перес-Реверте не переписывает образ Моратина; нежелание и невозможность принять сторону «кривой молочницы» против французских штыков выглядят вполне логично.

А вот оценивая позицию Хосе Марии Бланко Уайта (1775–1841) он, наверное, более тенденциозен. Журналист и поэт, священник, снявший сутану, прославившийся как либерал и в дальнейшем как участник борьбы за независимость, Бланко Уайт немало сделал для испанской культуры. Его «Речь о поэзии» (1803), манифест романтизма «О наслаждении невероятным вымыслом» (1821), знаменитые «Письма из Испании» (1823), опубликованные в Лондоне в 1823 году на английском языке, принесли ему заслуженную славу.

Из этих-то писем частично и берет Перес-Реверте свидетельство о чувствах и поведении того, кого именует Пепе и расстригой. И уж совсем горькая ирония автора звучит, когда речь заходит об Антонио Алькала Галиано (1789–1865), который вскоре прославится как политик-либерал, участник заговора генерала Риего, оратор-златоуст и критик, законодатель литературных вкусов поколения 1830-1840-х годов. Акценты у Переса-Реверте ставятся так, что возникает образ «барчука и чистюли», в котором «плебейский вид» и «малопривлекательные лица» соратников погасили весьма слабый патриотический порыв.

Дело в том, что «голодранцы» в тот день руководствовались непосредственным чувством, «одной, но пламенной страстью». А люди культуры — еще и доводами рассудка. Как бы там ни было, те, кто ассоциировался у них с идеями Вольтера и Руссо, были им объективно ближе простолюдинов с разверстыми ртами, перекошенными лицами, черными от пороховой гари руками (такими их набросает Гойя в тот памятный день). И выбирать между своим по духу и своим по крови оказалось нестерпимо мучительно.

Перес-Реверте, рисуя портрет народа-исполина, верен традициям Гойи и далек от идеализации. Нерассуждающие, страстные, реагирующие спонтанно участники уличных боев не соблюдают правил и законов ведения войны: маха раскроит череп пленному французу, по врагу с белым флагом будет открыт огонь.

Особая, пограничная ситуация, сложившаяся в этот день, смешает и отменит привычные представления о кодексе чести, мужском поведении, офицерском долге и присяге. Точнее, представления об иерархии ценностей и запретов будут постоянно перетасовываться на наших глазах. И сильнее всего окажется закон инерции бунта, нарастающего как снежный ком, мрачное упоение мятежом. Поэтика Гойи как нельзя лучше подходит для того, чтобы живописать эту поднятую «дубину народной войны» — наваху, молоток, страшные ножницы торговки рыбой…

Ну что ж, таков и был замысел: демифологизация коснулась и сути, и частностей. Имея немалый опыт работы с историческим материалом, испанский писатель еще в своем культовом романе «Клуб Дюма, или Тень Ришелье» (1992) показал, как из сложения, сопоставления, сочетания фактов и текстов рождаются порой истины, а порой — химеры. Говоря о «Дне гнева», он не настаивает на том, что создал в полном смысле слова исторический роман, оставляет за собой право на домысливание и переосмысление деталей. В одном он непреклонен: если 2 мая 1808 года — день пробуждения национального самосознания, то пробудило его простонародье, оно и только оно.

Впрочем, он показывает, что «самосознанием» обуревавшие чернь чувства можно назвать с большой натяжкой. Поводом для взрыва стали и слухи о готовящемся увозе в Байонну младших инфантов, и сплетни о ждущей их там расправе. Так что скорее чувства, охватившие толпу у дворца, были верноподданническими. «Да здравствует Фердинанд!» — с этим криком идут на верную смерть в романе удалые махи и бесшабашные подмастерья.

И в этом заключается трагический парадокс, который Артуро Перес-Реверте ощущает постоянно, описывая героизм этих людей. В отличие от умиравших с именем Фердинанда на устах, он-то знает, что это был за монарх, что за несчастья своей стране принес он, воцарившись на долгие годы после бегства Жозефа Бонапарта. Слабый и мстительный, реакционер и обскурант, он, по словам Бенито Переса Гальдоса, «преследовал добродетель, доблесть, науку; он покровительствовал невежеству, лицемерию, трусости». Лучшие люди Испании на долгие годы отправились в эмиграцию; страна оказалась отброшена на многие годы назад.

Для сравнения нельзя не сказать, что Жозеф Бонапарт успел за время своего правления отменить инквизицию, сеньориальные суды, смертную казнь через гарроту, пытки в тюрьме и телесные наказания в армии. Ему Испания была обязана самой прогрессивной на тот момент европейской конституцией… А в оценке правления Фердинанда VII историки единодушны: плохим он был монархом, а наследство стране оставил еще худшее. Перес-Реверте показывает, как начавшийся из верноподданнических чувств мятеж простонародья перерастает в бунт против чужих, против захватчиков. Залп картечи по пока еще мирной толпе — и начинаются уличные бои. Масла в огонь подливает участие в подавлении мятежа мамелюков, ведь для испанского сознания за словом «мавр» стоит воспоминание о веках Реконкисты — и народная ярость и народное невежество принимают подчас трагикомический оттенок.

Выкладывая мозаику человеческих судеб, рисуя замысловатый узор этого майского дня, писатель чередует мрачные и светлые тона. Страшные повороты истории, втягивающей в свои жернова и двенадцатилетнего кадетика с почти игрушечной шпажкой, и швею, которая просто шла за хлебом, и старенького хирурга, который готов был перевязывать и своих и чужих, и в недобрый час подошедших к окну горожан. Ведь эти люди не должны были умереть… Но такие эпизоды причудливо чередуются со сценами, достойными испанского плутовского романа: отпрашиваются повоевать и, побив французов и помародерствовав, возвращаются в тюрьму уголовники… Положившие немало французских солдат швейцарские стрелки вечером благонравно направляются в казармы, где их отсутствия так и не заметили…

Десятки таких маленьких сюжетов, ответвлений от основного древа повествования, дополняют его, наполняют новыми смыслами. Словно внезапно укрупняется наугад выхваченный кадр, высвечивается лицо из толпы. Иногда Перес-Реверте посвящает нас в предысторию такого второстепенного или эпизодического персонажа, иногда позволяет заглянуть в его жизнь после мая. Но чаще всего трагический эффект возникает как раз из-за принципиальной установки на недосказанность, тайны: как в случае с загадкой красивой вдовы, подруги испанского лейтенанта, навеки исчезнувшей 2 мая 1808 года.