Читать книгу - "Торговец тюльпанами - Оливье Блейс"

Наконец ему удалось вытащить босую ногу, оставив в пасти пса разодранный сапог и клок ткани. Скатившись снаружи к подножию ограды, он выхватил шпагу: а вдруг эти чертовы псы перепрыгнут через стенку? — но, слава Богу, ничего такого не случилось. Деруик не стал терять времени и ломать голову над этой загадкой, собрав все силы и постанывая, он заковылял к граничившему с фермой сумрачному болоту и забрел далеко в торфяник. Шпагой он все это время предусмотрительно размахивал перед собой.

Наступил момент, когда раненая лодыжка перестала его держать, и беглец рухнул с хриплым стоном, напоминавшим выдох продырявленных мехов. Последними звуками, донесшимися до его сознания, были примешавшиеся к собачьему лаю крики крестьян, последними, кого он увидел перед тем, как лишиться чувств, были эти выскочившие из ворот фермы крестьяне… они зажигали один от другого смоляные факелы… И тут он потерял сознание.

Виллем так поспешно отправился в путь, что не успел рассказать ни сестре, ни ее жениху о своем разговоре с Юдифью Лейстер. О том, что он заказал их двойной портрет, как и о том, что с утра надо идти в мастерскую, Петра и Элиазар узнали из оставленной им записки. Жених и невеста явились туда порознь: сначала молодой Берестейн в темно-красном парадном костюме, делавшем его похожим на епископа, чуть позже — девушка в темном платье, накидке из той же ткани и в таких же темных перчатках и чепце. В руках у Петры был плотный не по сезону веер, который она беспрестанно открывала и закрывала.

Вторжение тюльпанщика в красном и его слуги было шумным, Петра проскользнула тихо, как призрак, и выглядели они рядом странно.

— Что это на вас такое надето, сударыня? — набросился Элиазар на невесту. — Только жалкие, ничтожные людишки выбирают черный цвет для свадебного наряда — потом для траура пригодится. Неужто и вы такая же скупердяйка?

— Сударь, я пришла сюда по требованию брата, — замогильным голосом ответила Петра, — и не думайте, что, оказавшись рядом на полотне, мы соединимся и в жизни. От помолвки до свадьбы далеко, и от первого кольца до второго — ничуть не ближе!

— Ваше платье никуда не годится, сейчас же переоденьтесь!

— Увы, сударь, не во что. Вы же сами разорвали единственное платье, какое у меня было, в день нашего визита к бургомистру. Неужто вы позабыли об этом?

Элиазар, самолюбие которого уязвили черные одежды, потребовал немедленно их украсить — неважно чем. В сундуках, где художница держала разные уборы, предназначенные для моделей, обнаружились целые груды фальшивых камней. Петра — под сильным давлением Элиазара — выбирала усыпанные «алмазами» серьги, ожерелья и браслеты, служанки все это постепенно на нее навешивали, а когда дело было сделано, младший Берестейн еще и силком надвинул на ее негнущиеся пальцы несколько снятых с себя колец. Девушка промолчала, зато все, кто находился в мастерской, увидев такое, не слишком нежное, обхождение жениха с невестой, изумились до невозможности. Правда, жених этого крайнего изумления не заметил.

— Вот так-то лучше… — проговорил он, отступив на шаг, чтобы полюбоваться плодами своих стараний. — Теперь вы уже не напоминаете жену пастора!

— А разве такое вам не по вкусу? Вы ведь сами едва не стали пастором!

— Хватит, Петра, перестаньте дерзить! — взорвался жених, резко захлопнув веер, за которым девушка прятала улыбку.

— Сударыня, сударь, не угодно ли вам начать позировать? — вмешалась Юдифь Лейстер. И повела за собой чету к помосту на колесиках, закрепленному сейчас в самом светлом углу комнаты.

На помосте ученики художницы только что закончили расстановку предметов, которым предстояло стать фоном для двойного портрета. Здесь были плюшевое кресло с медными гвоздиками, небольшой столик, а на нем два высоких канделябра. Рядом с помостом — на другом столике — художница заготовила аксессуары, которые могли понадобиться ей позже для завершения композиции: лук, колчан с золочеными стрелами и пара голубков, связанных за лапки.

— Но здесь же только одно кресло! А Петра куда сядет?

— Кресло — для вашей невесты, — сдержанно объяснила Юдифь Лейстер. — Я предполагала, что вы, стоя рядом, положите руку ей на плечо или на спинку кресла, — так поза будет выглядеть более естественной…

— Что еще за выдумки!

— Если хотите, можно поставить второе кресло…

— Нет-нет, пусть будет так… Ну что, начинаем?

Когда жених и невеста заняли свои места, служанка принесла два белых тюльпана, которым предстояло под кистью художницы превратиться в Semper Augustus. Элиазар, вынув из высокого бокала тот, что поменьше, вдел его в петлицу, а Петра взялась было большим и указательным пальцами за стебель второго, но ей помешали достать цветок соскользнувшие с запястья на кисть руки толстые стеклянные браслеты. Невооруженным глазом было видно, что девушке, редко носившей украшения, неловко в этих сверкающих побрякушках.

— Сударь, нельзя ли снять хотя бы этот аграф, который царапает мне кожу своим острым краем?

— Даже и не думайте.

Сеанс оказался долгим и мучительным, у тюльпанщика, долго простоявшего в одной позе, затекли руки и ноги, а Петра просто-таки весь зад отсидела. Чем меньше песка оставалось в верхней колбе часов, тем больше обоим хотелось размяться. Элиазар, наплевав на то, что ему велено было стоять неподвижно, не выдержал первым: он принялся размахивать руками и сгибать ноги, совершенно не думая о том, что госпоже Лейстер из-за этого приходится то и дело стирать рисунок хлебным мякишем и проводить линию заново. Петра продолжала сидеть спокойно, но рука тюльпанщика слишком сильно давила ей на плечо, и, по всей видимости, приближалась минута, когда несчастная рухнет… если только, устав служить жениху подпоркой, не оттолкнет его.

Но самым печальным зрелищем были лица молодых людей — такие кислые, будто обоих терзало несварение желудка. Художница, добрая душа, велела одной служанке принести теплые вафли и рейнское вино, а другой, специально обученной сценическому искусству, приказала разыгрывать перед помостом развеселые сайнеты[54], однако и из этого ничего хорошего не вышло. Элиазар поинтересовался, не насмехается ли над ними художница, показывая такую ерунду, что же до Петры — она по-прежнему сидела насупленная, отчего напоминала куклу, мало того что плохо вылепленную, так еще и неудачно раскрашенную — от жары в мастерской белила и румяна таяли и текли по лицу.

В конце Юдифь Лейстер, изведя целый горшок черной краски, но не добившись верного оттенка платья, потеряла терпение и сердито отбросила кисти.

— Что это на вас нашло? — удивился Берестейн, сунул в рот трубку и принялся рассеянно шарить в кисете.

— Я не могу работать, сударь, если модель мне не помогает. Когда брат этой барышни заказывал ваш портрет, он не предупредил меня, что вы настолько беспокойный, просто ртутный шарик какой-то: бегаете туда-сюда, вертитесь, то и дело меняете позу… Беда с вами, да и только!