Читать книгу - "Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер"

Два часа спустя мы оказались в точке, расположенной к юго-западу от города. Еще через какое-то время мы увидели деревню. Судя по расстоянию и по шуму дневного боя, русские дошли только до этого места. Мы остановились еще раз, а Кулленберг и я осторожно вошли в деревню. Мы спрятались в придорожной канаве и стали ожидать появления людей, своих или чужих.

Внезапно на дороге показались два человека, в меховых шапках, бушлатах и с телефонными проводами на шеях. Судя по всему, это были русские. Так как они должны были пройти совсем близко от нас, и в любом случае мы были бы ими замечены, то нам оставалось только одно, а именно — подпустить их на несколько метров, а потом разделаться с ними. Они приближались к нам неспешным шагом, ничего не подозревая и ни о чем не заботясь. Когда они оказались рядом с нами, мы выскочили из канавы и крикнули: «Руки вверх». Эти двое оказались застигнутыми врасплох полностью и тут же подняли руки. Потом один из них, оправившись от шока, сказал: «Боже мой, господин лейтенант, как вы меня напугали!»

Эти двое были связистами нашего артиллерийского полка. Они должны были проверить телефонную линию к посту передового наблюдателя, который предположительно должен был находиться где-то впереди, то есть там, откуда пришли мы. Это означало, что, сами того не подозревая, мы вместе с нашими восьмьюдесятью солдатами успешно пересекли линию фронта. В тот день обе стороны, очевидно благодаря темноте, считали, что, заняв дома и фермы, они добились успеха. Вскоре обнаружился и капитан Вильд с другой половиной батальона.

Той ночью удалось отдохнуть несколько часов в немецком поместье. Вместе с несколькими людьми я сидел в библиотеке, в которой нашел книгу Стефана Цвейга «Звездные часы человечества». Сидя в кресле, я немного почитал, пока глаза не закрылись, а голова не откинулась назад.

Чтобы уменьшить нагрузку на войска в тяжелом зимнем отступлении, вышестоящим командованием был отдан приказ реквизировать конные повозки. Приказ затронул польских крестьян, которые остались на своих местах, в то время как немцы, со своими тяжело нагруженными подводами, уже бежали на запад. Крестьянин, у которого я забрал двух лошадей вместе с легкими повозками, очень сильно жаловался. В соответствии с положениями Гаагской конвенции о правилах ведения войны на суше, командир части должен был выдавать расписку за реквизированное имущество. Но для бедного поляка от нее не было никакого толку. Нисколько не помогли ему и слова переводчика, который сказал, что когда русские оккупируют Польшу, то вся страна будет страстно желать быть с немцами снова. Однако теперь мы могли погрузить пулеметы и ящики с патронами на подводы и время от времени кто-нибудь из нас мог немного отдохнуть.

23 января обер-лейтенант Кюлленберг получил пулевое ранение в живот. Не считая командира, я был последним офицером в батальоне. Днем, при переходе через замерзший ручей, я провалился под лед. Вода пропитала фетровую подкладку сапог. Я продолжал идти дальше, а во время остановок приходилось постоянно двигаться, иначе ноги промерзли бы насквозь.

Следующей ночью мне довелось пережить самый идиотский случай за все время этого зимнего отступления. Я получил приказ принять командование арьергардом. Впрочем, кто бы еще мог сделать это, если там не было никаких других офицеров. Наклонившись над картой командира, единственной в батальоне, негнувшимися пальцами я вынул из планшета карандаш и полоску бумаги. Я читал для себя вслух непроизносимые польские наименования и записывал их на бумаге. Несколько линий, показывающая на север стрелка, и рисунок был готов. После этого я произнес несколько слов, прозвучавших в некоторой степени не по-военному: «До свидания, господин капитан. Лейтенант Шейдербауер докладывает о своем уходе». На это Вильд ответил: «Иди с Богом, мой мальчик, иди».

Рота, в составе всего лишь 14 человек, расположилась в жарко натопленной комнате деревенского дома, согреваясь перед 20-километровым маршем, или лучше сказать, походом. 14 парней уселись на телеги, так что ноги можно было пока поберечь. Подобным образом, с помощью 10 таких «боевых машин», был «моторизован» весь батальон. Голова колонны тронулась в путь, а я с двумя повозками остался позади в качестве арьергарда. Это была темная, почти теплая ночь, и мы не очень мерзли. Неудивительно, что люди дремали и засыпали. По-видимому, с лошадями происходило то же самое.

Неожиданно предпоследняя повозка заехала в канаву и упала на бок. Проснувшиеся от толчка люди едва успели с нее соскочить. «Придурок», ругали они ездового, «кляча несчастная», обзывали они лошадь. Конечно, солдаты вытащили из канавы телегу, погрузили на нее упавшие ящики с патронами, натянули свои капюшоны и уселись на повозку снова. Они были раздосадованы потерей примерно 10 минут и тем, что отстали от батальона.

Мы продолжали ехать, а люди продолжали дремать. Но я не спал, освещал свой рисунок огоньком горящей сигареты, сверялся по компасу и ждал появления развилки, откуда шла дорога на запад. Но она не показывалась. Мы проехали мимо ярко освещенного дома, перед которым стояла грузовая машина, «Значит, мы не последние», — сказал один из солдат. Постепенно обстановка стала выглядеть для меня подозрительной, так как мы проехали уже слишком далеко на север. Но тут мы услышали перед собой стук тележных колес и решили, что впереди движется наш батальон. Из темноты выступили очертания домов. Несомненно, это была деревня, в которой батальон дожидался подхода своего арьергарда. Расстояние сокращалось, и силуэты домов, деревьев и повозок становились все более отчетливыми. Должно быть, туда пришли и другие части. Мы обогнали несколько подвод, пока какое-то препятствие не вынудило нас остановиться. Я соскочил с телеги, чтобы вместе с санитаром Францем поискать капитана Вильда.

Мы проходили мимо одетых в белое фигур, и неожиданно нас спросили по-русски: «Кто такие?» Я предположил, что задавший вопрос человек был русским добровольцем, многие из которых служили в наших тыловых частях, и не обратил на него внимания. Но потом этот парень сделал подозрительное движение рукой, и в ней оказалось оружие. Франц сразу же врезал ему в подбородок. С громкими воплями, падая на спину, он закричал: «Германцы, германцы!» Захлопали выстрелы, и послышались крики.

В русском обозе, в который мы въехали, было полное замешательство. В темноте никто никого не мог распознать. Я крикнул: «Уходим! В поле». С этой деревенской улицы и от русских повозок надо было убираться подальше. Единственным вариантом для нас было поле слева от дороги, потому что справа она была заблокирована. Франц держался рядом со мной. Других людей поглотили ночь и снег. После часа усердных поисков и приглушенных криков из четырнадцати своих солдат мы нашли только семерых. После этого мы пошли дальше, без повозок и без пулеметов. Медлить было уже нельзя, так как с рассветом нас мог обнаружить противник.

Это был единственный раз в моей солдатской жизни, когда я заблудился в ночное время. Небо было покрыто облаками, Полярной звезды не было видно, а чувство направления подвело меня. Я был уверен, что запад находился на востоке, но компас показывал обратное. Я не мог решить, чему доверять, своему инстинкту, который еще меня ни разу не подводил, или показаниям компаса. Все же рассудок и выучка оказались сильнее, и доверие к компасу спасло нас. Мы шагали по направлению, которое компас определял как западное. Временами нам приходилось пробираться по колено в снегу. Через некоторое время показался какой-то хутор. Там мы должны были спросить дорогу. К счастью, у меня были записаны наименования населенных пунктов на пути нашего отступления. Я не мог посылать туда людей, все еще находившихся в состоянии потрясения от пережитого, и поэтому снова пошел вместе с Францем.