Читать книгу - "От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920 - Дмитрий Ненюков"

По приезде в Рени сейчас же явился сам Веселкин и повез меня обедать на свой флагманский пароход «Русь».

Я провел на Дунае три дня, и все время были завтраки и обеды с возлияниями, так что я боялся, что заболею от несварения желудка.

В особенности мне памятен завтрак в Вилкове в устье Дуная, куда меня Веселкин возил на своей яхте [неразборчиво]. Там при нас распотрошили только что пойманного осетра, при нас же вынули из него икру, посолили так называемым сладким рассолом и потом на пароходе подали на тарелках к водке.

Однако Веселкин успевал не только кушать и пить. Он совмещал в себе все свойства энергичного администратора, помпадура щедринского типа и нормального кутилы. Дисциплина у него, по крайней мере наружная, была самая строгая. И офицеры, и нижние чины тянулись и отдавали честь как в Петербурге. Я видел развод караулов, и ей-богу он происходил как во времена императора Николая I, и все это с ополченскими частями, которых у него было шесть рот. Как он все это устраивал, я просто диву давался. Одновременно он был и Аракчеевым, и демагогом, и, например, разрешил, в противность всем уставам, нижним чинам курить на улице. В конечном результате его все любили, несмотря на порку, потому что в нем чувствовали сердце и широкую русскую натуру.

Наконец мне удалось сделать то, зачем я приехал. Для этого мы поехали в Галац. Как только пароход подошел к пристани, со всех сторон к Веселкину бросились наши русские извозчики-скопцы, которым он особенно покровительствовал. «Со мной, Михаил Михайлович», – раздавались отовсюду голоса. Когда в Рени был государь, Веселкин представил его величеству депутацию от скопцов, и государь им обещал разрешение вернуться в Россию. Потом в Совете министров были в крайнем затруднении, как поступить с этим делом, и Маклаков как-то его спрятал под сукно.

В Галаце мы поехали к начальнику штаба румынского флота контр-адмиралу [в тексте оставлено место для фамилии]. Почтенный адмирал был очень любезен и настроен самым оптимистическим образом. Когда я его спросил, не опасается ли он прихода австрийской флотилии, то он мне сказал, что они не посмеют, а если и придут, то мы их так примем, что им не поздоровится.

Тем не менее оказалось, что у них нет ни мин заграждения, ни заградительных батарей. Мне пришлось растолковывать ему необходимость принять нужные меры предосторожности, и он, как бы делая мне одолжение, согласился принять сто мин заграждения и четыре 6-дюймовые пушки со всем снабжением и прислугой для постановки с началом войны выше Браилова. Мне сразу стало видно, что нам с такими союзниками еще придется наплакаться. На их помощь можно было рассчитывать только в смысле плавучих материалов для транспорта. У нас уже было решено послать на Дунай три канонерских лодки, пять малых мониторов и немедленно приступить к оборудованию барж для установки на них 6-дюймовых орудий. С этими силами мы рассчитывали не пустить в наши воды австрийскую речную флотилию, состоящую из 10 мониторов, причем половина из них была устарелого типа.

Таким образом моя миссия окончилась благополучно, и я уехал из Рени, унося с собой приятные воспоминания о вкусной рыбе и икре, и в очень скверном состоянии желудка от переедания и перепивания. Веселкин не преминул отправить со мной в подарок государю императору какой-то особенный сыр качкавал^[219] весом чуть ли не в два пуда.

15 августа Румыния наконец начала военные действия. Мы отправили на Дунай две дивизии пехоты, дивизию кавалерии под общим начальствованием генерала Зайончковского.^[220] По наведенному Веселкиным мосту около Исакчи первой переправилась наша кавалерия, встреченная румынами с большой помпой. Командовал ею, кажется, генерал Леонтович.^[221] Полевые войска румын все были на Северном фронте, а на юге против болгар они оставили исключительно ландвер, в чем им скоро пришлось горько раскаяться. Болгары, руководимые немцами, сразу обрушились на их выдвинутый плацдарм впереди городов Туртукая и Силистрии, соединенных с другим берегом Дуная только двумя деревянными мостами. Болгары прорвали фронт, а немецкие аэропланы сожгли самый большой мост и отрезали этот путь отступления. Ничего не было предвидено и ничего не подготовлено, даже не было приготовлено плавучих средств для переправы войск на баржах. Почти целиком весь гарнизон плацдарма попал в плен к противнику.

Генерал Зайончковский получил приказание зайти в тыл противнику, но все произошло так быстро, что он, войдя в соприкосновение с ним, получил уже известие, что румынские войска сдались, и ему самому спешно пришлось ретироваться в Добруджу, во избежание подобной же участи.

Наша флотилия под начальством капитана 1-го ранга Зорина поступила под начальство румынского адмирала Негреско,^[222] который, по-видимому, во все время этого дела сохранял нейтралитет и ничем не облегчил участь своих войск. По счастью, австрийцы со своей флотилией в это время занимались ловлей румынских барж и пароходов у Турке-Северины и ничем не помогли болгарам. После этой катастрофы Зайончковский отступил на линию Черноводы – Констанца и поспешно окопался, заняв оборонительную позицию.

В самом начале сентября меня снова послали на Дунай, чтобы ознакомиться с положением. Я застал в Рени полное оживление. Там стояла сербская дивизия, образованная из австрийских пленных, только что пришедшая из Одессы. Она занимала своими палатками все обширное поле между городом и Дунайским пароходством. Офицеры дивизии вместе со своим начальником, генералом Хаджичем, главным образом прибыли с острова Корфу, куда эвакуировалась сербская армия после оккупации Сербии. Я вместе с Веселкиным объехал лагерь. Сербы имели прекрасный и бодрый вид как своей выправкой, так и веселыми лицами. Действительно, эта дивизия, попав в ряд боев в Добрудже, покрыла себя славой и совершила много подвигов, причем потеряла более половины своего состава.