Читать книгу - "Гражданская война в России - Сергей Кара-Мурза"

В ходе революции 1905–1907 гг. близость идеалов и интересов русских крестьян и рабочих была ясно, «умом» понята и рационально сформулирована. Особую роль в этом сыграло Кровавое воскресенье. Вот петиция частного собрания крестьян Юрьевского уезда Владимирской губ., посланная в Совет министров вскоре после расстрела демонстрации в Петербурге (в апреле 1905 г.):

Рабочие всяких наименований — плоть от плоти нашей, и нет у нас ни одной семьи, которая не имела бы у себя одного или нескольких рабочих [2, с. 259].

А в марте 1907 г. крестьяне Шелокшанского уезда Нижегородской губ. писали во II Госдуму:

Мы, крестьяне, признаем фабрично-заводских рабочих за близких братьев и всегда присоединяемся к ним за их требования и вместе защищаем их от ига капиталов [2, с. 260].

Нельзя не сказать, хотя бы очень кратко, еще об одном «фронте против белых», который был во многом подготовлен во время подавления революции 1905–1907 гг., — о национальных окраинах России. Дело в том, что когда посланные царским правительством каратели подавляли выступления «инородцев», их действия носили, как пишут историки, «особый привкус жестокости». Дело доходило до того, что с протестами против этих действий, в защиту местного населения выступали высокие чины царской же полиции и даже губернаторы. Во время подавления «Гурийской республики» губернатор Кутаисской губернии был даже арестован. В донесении его помощника сообщалось о поголовном изнасиловании, в качестве наказания, всех женщин деревни Махури, включая монахинь местного монастыря. Наказание это проводилось под наблюдением офицеров[35].

Возможно, и в подобных донесениях, и в протестах администрации была изрядная доля преувеличения, но дело в том, что эти официальные заявления становились общеизвестными, несли на себе печать достоверности, откладывались в исторической памяти и затем становились безотказным инструментом националистов.

Понятно, что население национальных областей, увидев в 1919 г. войска белых, в той же форме, с тем же знаменем и той же фразеологией, что и войска карателей 1906 года, подкрепляли свою рациональную враждебность момента исторической памятью, ставшей уже мощным преданием, черным мифом. Потому латышские стрелки были несгибаемыми врагами белых, что каратели в такой же форме жестоко подавили латышских батраков, выступивших против немецких баронов-землевладельцев.

Все социальные и национальные группы, которые стали объектом подавления и репрессий после революции 1905–1907 гг., выступили в Гражданской войне как противники белых. Но выступили, будучи уже вооруженные опытом, знанием и винтовкой.

«Культура насилия» как пусковой механизм Гражданской войны

Необходимым шагом, запускающим невидимый механизм Гражданской войны, является снятие запрета на убийство ближнего. К такого рода шагам относится демонстративное публичное пролитие крови — как властью, так и ее противниками любого рода. Убийство ближнего становится частью личного опыта всех, а у многих при этом в подсознание закладывается жажда мщения.

Важнейшим событием, имевшим прямую связь с Гражданской войной, стало в России Кровавое воскресенье 9 января 1905 г. По данным историков, при расстреле мирной демонстрации в Петербурге было убито около 1500 и ранено около 5000 человек. В коллективной памяти отложилась не только пролитая в большом количестве, в центре столицы, невинная кровь, а и поистине подлый, провокационный характер действий власти.

Факты таковы: в ожидании демонстрации, 6 января, на совещании приближенных царя было решено, что царь уедет из Петербурга, об этом будет сообщено рабочим, и шествие не состоится. Царь действительно уехал из города, но населению об этом не сообщили — напротив, над Зимним дворцом 9 января развевался царский штандарт, означавший, что царь находится во дворце. Войскам же выдали боевые патроны по максимальной норме боевых действий — и до сих пор неизвестно, кто и когда принял решение о такой беспрецедентной мере.

Принятие царским правительством решения о расстреле мирной демонстрации рабочих — одна из загадочных страниц истории 1904–1905 гг. Трудно восстановить логику рассуждений, которые привели к этому необычному для российского государства решению, имевшему катастрофические последствия. Логика эта была явно неадекватна реальности, и это видно из такого мелкого, но красноречивого эпизода.

Вечером 8 января в редакции газеты «Наши дни» собралась группа либеральной интеллигенции, взволнованной назревающим кровопролитием. Без всяких формальностей собравшиеся попросили нескольких видных деятелей и литераторов (среди которых был М.Горький) переговорить с влиятельными сановниками, чтобы попытаться предотвратить бедствие. На другой день после событий все члены этой делегации были арестованы — полиция посчитала, что они были членами тайного временного революционного правительства.

Это нелепое предположение, ставшее впоследствии предметом шуток, в действительности было симптомом той дезориентации, в которой находились главные структуры государственной безопасности.

Принятие решения о расстреле демонстрации показывает также, что царский государственный аппарат оказался неспособен понять резкое изменение динамики общественных процессов — перейти в своем мышлении к принципиально иному восприятию времени. В период революционных сдвигов историческое время имеет совершенно иной масштаб, нежели в стабильный период, и многие привычные механизмы и нормы перестают действовать. Власть, которая продолжает опираться на эти утратившие свою силу нормы и механизмы, совершает тяжелые ошибки.

С точки зрения формально действующего права намерение рабочих придти с хоругвями к Зимнему дворцу и подать царю петицию было преступлением. Предводитель рабочих Гапон должен был быть арестован, а преступники должны были быть наказаны[36]. Запрет на подачу петиций был одним из важных принципов государственного устройства царской России. Ранее только дворянство имело право ходатайствовать перед царем о сословных и государственных нуждах, но и это право было ликвидировано в 1865 г. Участие в составлении прошений, в которых можно было усмотреть постановку общественно значимых вопросов, по закону строго каралось, особенно если прошение предназначалось к подаче самому царю.

Исходя из этих формальных норм права, власти и решили не допустить демонстрантов с петицией в центр Петербурга. Но эта логика была несостоятельной, поскольку на деле право петиций уже было введено в России явочным порядком, что проявилось, например, во время широкой «банкетной кампании» либералов в 1904 г., а позже в кампании наказов и приговоров крестьянских сходов. Право подать царю прошение быстро укоренилось в массовом сознании и, скорее всего, воспринималось рабочими как естественное право. Именно в этом смысле, видимо, правомерно называть Гапона провокатором. Он, скорее всего, знал о противозаконном, юридически, характере демонстрации, но в своей агитации за ее проведение скрыл эту сторону дела, представив демонстрацию как мирную инициативу верноподданных рабочих.