Читать книгу - "Тамерлан - Жан-Поль Ру"

Одной из наиболее замечательных особенностей древней тюрко-монгольской религии была ее крайняя терпимость, а также интерес, который ее адепты проявляли к иным вероисповеданиям, равно как уважение, оказываемое ими их священникам. Подобное любопытство подтолкнуло многих тюрок к переходу во вселенские религии. Так среди них появились несториане, даосцы, буддисты, манихеи и иудеи. Сельджукиды и монголы довольно ловко умели убеждать в их особенной симпатии к тому или иному учению и в непременном их скором обращении… когда из этого могли извлечь некоторую выгоду. Сделавшись мусульманами, они, казалось, принимали всем сердцем ислам, ратовали за «священную войну», но об обращении других, за редким исключением, заботились мало и, одержав победу, оставляли новых вассалов свободно исповедовать их веру. Не приходится удивляться тому, что такой способ действий избрал и Тимур, который, однако, был более сдержан, чем ему подобные, скорее всего потому, что при всем своем желании следовать ясе он должен был выглядеть прилично в глазах своих мусульманских подданных.

Уважительное отношение к служителям культа теоретически основывалось на убеждении, прекрасно выраженном Чингисидами, в том, что их единственным предназначением было молить Бога, в частности (поскольку их просили, а они обязательно это делали), о продлении жизни императора. В действительности же уважение в значительной части держалось на страхе, внушавшемся людьми, якобы находящимися в сношениях с божеством и, следовательно, наделенными особенными способностями. Как ни велико было это почтение, оно имело свои границы. Когда вспыхивал конфликт между политическими властями и авторитетами культовыми, одна из сторон должна была уступить, и случалось так, что победа первой достигалась посредством умерщвления одного или нескольких представителей второй. Естественно, делалось все, чтобы до этого не доходило, и, когда вырабатывался приемлемый для обеих сторон modus vivendi,^[26] политические власти проявляли немалую заботу об удовлетворении священнослужителей, прежде всего освобождая их от поборов и принудительных общественных работ. У нас в руках имеется значительное количество монгольских указов о «льготах», касавшихся различных общин, таким образом оказывавшихся под защитой государства. [184]

Мы уже упоминали об отношениях Тимура с дервишами, о том, как он использовал их в целях пропаганды, а также об охранных мерах, принимавшихся им для того, чтобы их не убивали и не притесняли. Особенно любопытно отметить, что руководство к действию он находил в тех же источниках, что и монголы-«язычники». Он верил, что аскеты, богословы и дервиши — это люди, озабоченные только размышлениями о будущей жизни и божественных предначертаниях. Из религиозной элиты своего государства он выбрал несколько наиболее набожных людей и поручил им оказывать ему помощь своими молитвами и, судя по его словам, был ими весьма доволен.

Нет ничего, что указывало бы на то, что под свою защиту он брал священников немусульманских, но наши сведения об этом вопросе могут быть неполными. Ибн Арабшах обвиняет Тимура в том, что в его армии — в той самой, которую он именовал армией ислама, — служили нечестивцы, носившие с собой своих идолов. Да, восточнохристианские Церкви пострадали очень, но больше ли, чем мусульмане? В том, что по окончании боев они оказывались в более притесненном положении, уверенности нет. Тимур брал на службу христиан-грузин точно так же, как хорасанцев. Клавихо собственными глазами видел возле входа в царский шатер большую красивую икону святых Петра и Павла с Евангелием в руках, отнятую у османов, которые, в свою очередь, отобрали ее у византийцев — терпимость, какую ни тогда, ни сегодня не позволил бы себе истый мусульманин. Визит в Канабин, местонахождение маронитского патриархата в Ливане, явил нам Тимура в ситуации весьма оригинальной: встреченный как государь, он отстоял службу и, приняв участие в трапезе священников, объявил, что их жизнь ему понравилась. Иоанн Султанийский в своем «Libellus»’е заявил, что боязнь того, что Тимур испытывал ненависть к христианам, рассеялась после того, как он побеседовал с двумя доминиканцами.

Но, как уже отмечалось, забота Великого эмира о благополучии «мэтров от ислама» не мешала ему при случае вступать с ними в конфликт и даже предавать смерти. Он выказал полную безжалостность к остаткам слишком знаменитых аламутских исмаилитов. В 1383 году он приказал уничтожить саидов алеви, которые со времен Сельджукидов пользовались беспредельной властью в этом крае и отказываться от нее не собирались. Это преследование заставило Мир-Сайид Али Хамадани, так называемого шаха Хамадана, сбежать в Кашмир, апостолом и великим святым которого со временем стал; память о нем там увековечена в виде великолепной мечети. [185]

Что касается солдатни, то она, если не получала специального приказа, о сохранности жизней священнослужителей и священных предметов заботилась мало. Так, в 1393 году в предместьях Багдада воины сожгли минбар (кафедру для чтения проповедей), опустошили михраб (нишу, указывающую направление на Мекку) и повесили имамов на люстрах мечетей.

Нам неизвестно, сохранил ли Тимур привилегии, назначенные монгольскими ханами христианам и буддистам, оказавшимся в его государстве, и у нас в руках не имеется ни одного указа о льготах, подписанного им; но, похоже, что враждебности к ним он не испытывал (возможно, и более того), если судить по тому, что его последователи эти указы издавали, и как раз они до нас дошли. Как по форме, так и по сути они почти ничем не отличаются от указов Чингисовых. Один из указов Шахруха, адресованный некоему буддийскому монастырю в Маймане (север Афганистана), гласит: «Да не потребует никто от держателя сего указа денег, не нашлет на него мытарей, не принудит его к ловецким облавам».