Читать книгу - "Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина"

которой стояла роскошно отделанная серебром, покрытая тигровым бархатом и белым атласом, мебель в окнах галереи виднелись фарфоровые вазы с цветами. При ней находились Перекусихина, Протасова и Брюс. Тихо переговариваясь, они с огромним любопытством оглядывали все происходящее на изменившемся Ходынском поле. Граф Потемкин появлялся в поле зрения то тут, то там, раздавая громкие распоряжения. Императрица, завидев его, всякий раз улыбалась.

– Скажите, Алексей Михайлович, что из себя представляет новый турецкий султан, Абдул-Гамид? – спрашивала она, не отвлекаясь от зрелища, обращаясь к сидящему чуть позади нее, на вид, утомленному Алексею Обрескову, пожилому сенатору и члену Иностранной Коллегии. – И чем он отличается от почившего султана, своего брата Мустафы Третьего?

Обресков встал, почтительно склонился:

– Ваше Величество, вам бы он не понравился, паче того, вы бы испугались его вида, – молвил он.

Екатерина оглянулась:

– Вы не вставайте, пожалуйста, Алексей Михайлович. Испугаюсь? Ужели он уродлив? Ведь не старик, он всего лишь на четыре года старше меня.

– Как вам сказать лучше: стало быть, для турок он, может статься, и хорош, но для нас русских, мыслю, нет.

– Так-так, – говорила Екатерина, не отрывая глаз от происходящих зрелищ, – весьма любопытно! Горю желанием услышать ваше описание его портрета.

Алексей Михайлович посериознел, кашлянул и начал:

– Прежде всего, государыня, он весьма небольшого росту.

– Как я?

– Пониже вас, Ваше Величество. Стало быть, крепкий, но не большого росту, поелику огромная шапка на голове с пером, али с другим украшением, надвинутое на его большое одутловатое лицо, кажется, занимает четвертую часть его тела.

Обресков замолчал, замешкавшись и напрягая лоб, тщасть вспомнить, что б еще рассказать о султане.

Екатерина, не дождавшись, спросила в нетерпении:

– Что же вы скажете касательно его глаз, носа, шеи?

– Ах, да, государыня-матушка! Лицо плоское, рот невелик, над которым черные длинные усы, нос огромный горбатый.

– А глаза? – весело спросила Екатерина.

– Глаза? Глаза большие миндалевидные, кажутся узкими, понеже припухшие.

– Ну, так вырисовывается вполне приличествующее лицо, Алексей Михайлович.

Обресков, как бы спохватился:

– Но я забыл сказать главное, Ваше Величество! Про брови. Они у него в три раза выше, нежели ваши или мои, поелику вид у него как будто всегда удивленный.

Екатерина опешила:

– Выше в три раза! – воскликнула она. Примерив пальцами, где они можливо находятся у Абдула-Гамида, она удивленно изрекла:

– Что ж они у него посреди лба?

Сенатор пожал плечами, тихонько рассмеялся.

– Бедный-бедный Гамид, – пожалела его Екатерина, – как трудно, вестимо, ему править с вечно удивленным взглядом. И как несчастные наложницы его терпят?

– Его они любят, Ваше Величество, – возразил Обресков. – Он же весьма привязан к одной из них.

Екатерина недоверчиво взглянула на своего дипломата.

– Вестимо, Алексей Михайлович, не взаимно?

– Сказывают, взаимно, – ответствовал на сей вопрос весьма сериозным тоном дипломат.

Екатерина, заломив бровь, повела глазами.

– Чего токмо в мире не услышишь!

– Верно, Ваше Величество! Окроме того, я бы сказал, что сей Гамид весьма умный, просвещенный и богобоязненный магометянин. Ведь у него было много время самообразовываться: он сидел в тюрьме, пока его старший брат, султан Мустафа, правил.

– Вот как! Тогда я меняю о нем мнение. По сути, господин Обресков, мыслю, можно полюбить и уродца, естьли он умен и любезен. Взять хотя бы австрийского уродца посланника Кобенцеля, с его узким лицом и ужасным вытянутым носом. Жена у него, однако, вовсе не дурнушка.

– Ваша правда, государыня-матушка!

– Как лично вам я благодарна, Алексей Михайлович, за вклад в дело победы над турками! Огромнейше!

Обресков почтительно склонился.

– Едино огорчительно, государыня, что я не попал на подписание Кучук-Кайнарджийского договора.

– Но сие было выше ваших сил: тут сыграла природа. Сказывают, разлив Дуная был чрезвычайным, пересечь его было невозможно.

– Можливо было подумать, что не Дунай пред нами, а море, государыня, Екатерина Алексеевна!

– Благодарю Бога, что вы не решились пересечь его! К тому же, вы весьма вовремя подсказали нам бить султана тем же, чем он нас: мы объявили, что весь христианский мир мы будем защищать, понеже мы одной веры и одного духа, – ласково молвила Екатерина и, кивнув ему, уже полностью отдалась лицезрению всенародного праздника, коими руководил граф Потемкин, периодически появлявшийся в поле их зрения.

На устроенной площадке, огромного Ходынского поля, в двух милях от Кремля, на площадке, на дощатом возвышении показывали представление, как год назад шла битва против турок на море и суше. Площадку перед подмостками – аллегорию Черного моря – украсили макетами кораблей. Вокруг мнимого моря построены подобия завоеванных турецких городов – Азов, Таганрог, Керчь, Еникале и Кинбурн.

Поздно вечером в небе вспыхнули фейерверки, озарив все временные постройки светом. Погода была прекрасной, праздник удался на славу! Потемкин, находясь рядом с государыней, горделиво оглядывал плоды своей работы и постоянно склонялся к уху Екатерины, объясняя тот или иной сюжет на подмостках. Они оба были чрезвычайно довольны развернувшимся праздничным представлением. Однако, лицо графа Григория Потемкина, довольно часто выражало печаль: перед самым началом торжеств, он получил печальное известие от своего зятя Василия Энгельгардта о смерти жены, сестры Григория, Елены. У Энгельгардта осталось шесть дочерей и сын в армии. Старшая дочь была уже замужем. Младшим дочерям было от шести до двадцати одного года. Отец просил помощи, и Потемкин вызвал племянниц в Москву. Екатерина, как и полагается жене, познакомилась с родственниками Потемкина. Встретившись со своей суровой свекровью, Дарьей Васильевной, которая по-прежнему жила в Москве, она проявила к ней деликатную аттенцию:

«Я приметила, – писала она графу, – что Матушка Ваша очень нарядна сегодня, а часов нету. Отдайте ей от меня сии».

Когда прибыли племянницы, она встретила их такожде тепло и сообщала Потемкину:

«Матушке твоей во утешение объяви фрейлинами, колико хочешь из своих племянниц».

Десятого июня, в разгар празднеств, фрейлиной императрицы была назначена старшая из девушек, Александра Энгельгардт.

* * *

Кайнаджирские праздники должны были продлиться две недели, однако, через два дня они вдруг прервались и отложились на неделю: народ был извещен о болезни императрицы. Болезнью оказались преждевременные тайные роды. Сказалось перевозбуждение Екатерины, связанное с радостным праздничным событием. Государыня Екатерина Алексеевна родила прежде времен дочь, коя была наречена Елизаветой, в честь императрицы Елизаветы Петровны.

– Пусть она будет таковой же красивой и умной, как покойная императрица Елизавета! – молвила Екатерина, разглядывая лицо новорожденной, радуясь, что на свет появилась дочь, а не сын.

– Пусть ее! Понеже Петрова дщерь была поистине хороша собой, – согласился новоиспеченный отец, с любопытством поглядывающий на крошечное дитя, – Елизавета Петровна была весьма добра к нам, лучшим студентам Московского университета. Она наградила нас не токмо грамотами, но и деньгами, – добавил он. – А