Читать книгу - "Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков"

Стратегию новой войны против Турции разрабатывал профессор Николаевской академии Генерального штаба, генерал-майор Николай Николаевич Обручев – серый кардинал русской дипломатии и военной машины второй половины XIX века. Рано лишившись отца и закончив Александровский сиротский кадетский корпус в Царском Селе, молодой Николай страстно увлекся стратегией войны и казуистикой дипломатии. Уже в двадцать лет, в 1850 году, прапорщиком лейб-гвардии Измайловского полка он написал свою первую научную работу, которая называлась «Опыт истории военной литературы в России» и после издания получила «Высочайшее благоволение» Николая Первого. Затем Николай Обручев закончил Императорскую академию Генерального штаба – и блестящая карьера его началась. Но в 1856 году, обрушившись с критикой на русских «тактиков» Крымской войны, он попал в опалу. А на язык Николай Николаевич был остер! Но ему благоволил сам военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, и Обручев был возвращен к работе. С одним не повезло Обручеву фатально – его страстно невзлюбил другой Николай Николаевич, но уже Романов, брат царя, который считал себя лучшим военным тактиком России. По этой причине Николаю Обручеву не дали активно участвовать в новой русско-турецкой войне. Говорят, Николай Романов недвусмысленно сказал: «Двум Цезарям на одном поле делать нечего!» К тому же Обручеву инкриминировали симпатии народникам и чересчур либеральные взгляды, что было правдой. Инициатором этого обвинения стал также великий князь Николай Романов. Но именно он, Обручев, будучи военным советником, год за годом внушал Александру Второму необходимость войны с Портой до победного конца без всяких соглашений, а главное – взятие любым способом пролива Босфор и Константинополя, без чего война с Турцией стала бы всего лишь половинчатой, не более того. «Оставить Турции пролив Босфор, – говорил Обручев, – это то же самое, что отрубить гидре одну голову и не поинтересоваться, не вырастут ли у нее взамен две!»

Его уважали, но кровь есть кровь. Тем паче – кровь царская.

Поэтому, когда Николай Николаевич Романов направился с войсками в Болгарию, генерала Обручева отправили военным советником к великому князю Михаилу Николаевичу на Кавказский театр военных действий, где на задворках Оттоманской империи тоже зрели кровопролитные битвы.

Тем не менее план по захвату Болгарии и Сербии и продвижении войск к Босфору Николай Николаевич Романов взял из стратегии генерала Обручева и намеревался воплотить его в жизнь. План был составлен еще в октябре прошлого, 1876 года. Великому князю, полководцу тоже небездарному, хватило ума не изобретать колеса, а действовать по инструкции истинного стратега, которого, правда, он не любил.

В первых числах мая 1877 года русские войска перешли румынскую границу и двинулись на юг, и уже 6 мая авангард встал огромным лагерем в двух верстах от Плоешти по соседству с болгарскими дружинами.

В город Плоешти и прибыла делегация с Волги. Им указали дом, где остановился великий князь. Тут с лихвой было и генералов с полковниками, и прочих офицеров, и адъютантов всех мастей, и прислуги.

Просили подождать.

– Ну, с богом! – волнуясь, кивнул Кожевников. – Не каждый день пред сиятельные очи допускают!

Николаю Николаевичу Романову донесли, что приехали самарцы, представители городской думы, чтобы подарить болгарским дружинам знамя, вытканное монахинями какого-то там удивительного монастыря. И самарцы просят именно великого князя преподнести болгарам этот стяг, а также икону святителя земли Русской – легендарного митрополита Алексия, сподвижника Дмитрия Донского.

– Божье дело, – согласился великий князь. – Передайте войскам – пусть строятся!

Во дворе особняка, куда вышел Николай Николаевич, он и увидел двух представительных чиновников, которые, здороваясь, низко поклонились ему. А затем и представились: первый – городской голова Самары Кожевников, второй – гласный думы Алабин. Оба были чуть старше его.

Великий князь с прищуром поглядел на гласного думы, отметил на груди его значок защитника Севастополя.

– А-а, вот оно что, – кивнул он. – Петр Алабин! Военный писатель, я же читал вас! Севастополец, инициатор создания музея героев. Участник Инкермана. Мне брат о вас рассказывал, встретил, говорит, в Самаре бывалого офицера, на каких Россия держалась, держится и будет держаться.

– Спасибо его величеству за добрые слова, – поклонился Алабин.

Их уже обступали штабисты, адъютанты великого князя. Все знали, как дорожит памятью о Крыме великий князь.

– Вдвойне приятно из ваших рук знамя получить, – кивнул и великий князь. – С радостью передам его братьям нашим, болгарам!

Из дверей вылетел подросток, увидев немолодых и серьезных мужчин, разом остановился.

– Сын мой Николай, – кивнул на подростка командующий южной армией. – Будет солдатом, как и его отец! Верно, юнкер?

– Так точно, господин генерал! – вытянувшись в струну, бойко отрапортовал тот.

К великому князю подвели белоснежного коня. Тот хлопнул скакуна по твердой холеной ляжке, вскочил в седло.

– Едем же в поле, господа, – сказал он, – там уже и справим дело!

Свита поспешно садилась на лошадей. Никто не хотел оказаться в хвосте у великого князя. Двое самарцев чуть поотстали.

– И как у тебя так получается, а? – забираясь с бричку, на которой они и приехали сюда, спросил по дороге городской голова Кожевников своего коллегу. – Как ты это умеешь, Петр Владимирович, точно ты с ним на брудершафт пил?!

– Так выпьем еще! – отшутился Алабин. – День еще в самом разгаре!

Майское небо в этот день было чистым и ясным. Уже все цвело на южной румынской земле. И добрый весенний ветер гулял по полю, ставшему огромным военным лагерем русских и болгар.

Зная, какую святыню привезли русские в подарок, болгары организовали встречу торжественно. В середине солдатского палаточного лагеря поставили широкий и длинный стол, укрыли его церковными пеленами. Сюда русские послы и выложили, на одну часть стола – Евангелие, крест, походные дружинные образа и чашу со святой водой, а на другую половину – само знамя и древко, которое было оплетено лентами.

Николай Николаевич долго и с неприкрытым восторгом глядел на Самарское знамя, потрогал его с благоговением и улыбкой, погладил даже.