Читать книгу - "Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт"

сдирать, иначе мембрану не пробить, не сломав пипетку и не повредив клетку.

Кусочки живой материи отзывались ритмичными всплесками электрической активности. В начале 1950-х Ходжкин и Хаксли предположили, что на поверхности клеток существуют ионные каналы. По их мнению, через эти проймы в мембране – скорее густой клейкой, тягучей жиже, чем пленке – химические посыльные проникали в клетки, проводя электричество, которое и есть жизнь. А жизнь, как считала Жаклин, есть мысль. Мозги передавали сообщения отрезанным щупальцам и ножкам. Где-то здесь было то пространство, в котором разум и материя составляли единое целое.

Она подумала, что вполне возможно обнаружить электрохимический момент воспоминания: надо только научить улиток – по стопам Павлова – избегать одних раздражителей и искать других. В клетках, которые научились удовольствию или боли, жадности или уклонению, возможны изменения. Поэтому, помимо призрачных улиток-препаратов, у нее были коробки с живыми улитками, обитающими в различных экспериментальных условиях. Она поначалу задавалась вопросом, можно ли научить эти существа реагировать на яркий свет. Попробовала светить им в коробки очень ярким светом, дополняя его электрическим разрядом. Не очень-то получилось – в том числе из-за затруднений с тем, чтобы контролировать выход улиток из раковины. Кроме того, ее интересовало, по-разному ли реагируют улитки в то время года, когда обычно они пребывают в спячке, и в то время года, когда они активно спариваются и добывают пищу.

Жаклин решила, что целесообразнее сначала привить им отвращение к определенной пище. Имелось несколько групп улиток, которых закармливали морковью, затем давали картофель: одним с неприятным вкусом, другим – нет. Вначале в экспериментальной группе давались слабые дозы специального яда: в результате улитки исходили пеной, бились в конвульсиях и умирали. Затем она начала давать им цианогенный глюкозид, содержащийся в растениях, которыми они питаются, однако в данном случае с повышением концентрации. Это, похоже, действовало лучше. У нее было несколько круглых пластмассовых посудин с перфорированным дном и двухсантиметровым мостиком в центре. «Обученные» улитки (слегка отравленные) избегали той половины посудины, где был картофель. Необученные улитки ползали везде. По общему правилу. Иногда они не высовывались из раковин – недвижные, но живые.

Нужно было получить возможность проверить, правда ли эти химические посыльные передают воспоминание об отравленном картофеле от нейрона к ганглию, а затем – к губе. И у нас будет один кусочек пазла, который в будущем покажет, как то, чего нет, или его репрезентации, обитают в нейронах и синапсах, в молекулах и токах мозга. Морковь, картофель, запах кожи возлюбленного или детских волос, второй закон термодинамики, вопли короля Лира.

Лайон Боумен время от времени наведывался, проверял, как Жаклин устроилась, как ей работается. Зажим напряжения вызвал восторг, идея начать с приучения к отвращению получила одобрение.

– Есть один ученый, – поделился он соображениями, – по фамилии Унгар. Он при помощи электрошока прививает крысам страх темноты и уверен, что напал на след особой молекулы памяти, которую окрестил скотофобином. Страх темноты. Он считает, что научился его добывать, вычленять и вводить другим крысам, получая аналогичную реакцию. По-моему, та же история, что с планариями. Спорные наблюдения, спорная теория. Впрочем, синапсы млекопитающих в этом смысле изучить сто́ит.

– Знаю. И мне все же кажется, что был прав Хебб: научение укрепляет связи. Или создает новые. По ощущениям, это верно.

– А у вас тут темновато, – произнес Боумен, оглядев едва освещенное рабочее место Жаклин, будто впервые там оказался. Эти слова он повторял из раза в раз.

– Да. А я, между прочим, страдаю скотофобией. Я из тех, кто в зимнюю пору тупеет. Как мои улитки. Прирожденное зимоспящее существо.

– Увы, в нынешнем мире жестокой конкуренции такие слабости непозволительны.

Он стоял близко, стоял так специально, как бы окружая ее.

– Надо бы вам отдохнуть. Сменить обстановку. Я еду в Турин, на конференцию по зрительным зонам коры. Давайте со мной. Финансирование за счет университета я организую. Познакомитесь с коллегами. К тому же в Италии даже зимой можно насладиться солнцем.

Он на миг приобнял ее за плечо. Знаменитые совместные поездки на конференции с Боуменом – как же, слышали. Шантеклер в курятнике – так назвала его одна избранница, закрыв себе дверь в спальню и одновременно путь в науку. Жаклин же ответила:

– Только если успею довести эксперименты до того этапа, когда можно прерваться.

– Прекрасно. Мой доклад вам понравится: изящно получилось. А вы поможете со слайдами. Вы ведь все делаете безупречно.

В самолете по преимуществу молчали. Сидели рядом, Боумен что-то считал при помощи логарифмической линейки. Жаклин заметила, что Гальтон[47] помнил всю эту линейку наизусть. Мог просто представить и работать в уме. Как такое возможно?

Боумен добродушно рассмеялся.

В первый день конференции Жаклин подумалось, что в намерениях Боумена она ошиблась. Как было сказано, она поехала его помощницей. Остановились в одной гостинице, но на разных этажах. Он познакомил ее с итальянцами, американцами, немцами. Хвалил всем ее исследования. Вечером она выпила несколько бокалов кьянти, пожелала ему спокойной ночи и отправилась спать.

Спустя час ручка двери повернулась. Она машинально поднялась и открыла.

– Это я. – Он был в рубашке и брюках. Улыбнулся. – Ты ведь ждешь? Ты ведь меня хочешь?

– Не знаю.

– Ладно тебе. С твоего позволения, я войду, и обсудим это приватно.

Жаклин пропустила его в комнату. Он источал нетерпение. Ухаживаний и обхаживаний не предполагалось, они ему надоели. Наверно, подумала она, для него и сейчас не происходит ничего особенного. И для нее тоже?

– Я вот бутылку прихватил. – В его голосе слышалась хорошо скрываемая скука, но надо же что-то сказать.

Жаклин пыталась мыслить здраво. Ей хотелось спать, она хорошо поела и выпила, и разум говорил ей: в конце концов, почему бы и нет? Потом лучше уснешь, говорило тело. Линия наименьшего сопротивления, посмеивался разум. Она присела на край кровати.

Боумен устроился рядом, отхлебнул из бутылки, протянул ей.

– Я все к тебе присматривался. Ты не из тех, кто набивает себе цену. Ты не… – тут он сотворил в воздухе преувеличенный абрис женской фигуры и положил руку ей на грудь, – не расфуфыриваешься.

– Нет.

– Ты какая-то такая, домашняя. Безоблачная душа. Есть в этом что-то притягательное.

– Да, спасибо.

– И говоришь мало.

– Сейчас и правда не знаю, что сказать.

– Вот что. Если хочешь, чтобы я ушел, просто скажи. Ты небось слышала другое, но я никому не навязываюсь.

Щеки у Жаклин вспыхнули, шея горела. От кожи Лайона Боумена исходил незнакомый запах: и едкий, и обжигающий, одновременно отталкивающий и неодолимый. Она слегка сдвинула ноги вместе, но от этого лишь