Читать книгу - "Дневник. 1873–1882. Том 1 - Дмитрий Милютин"

6 марта. Суббота. Сегодня был у меня датский генерал Raasloff, бывший военным министром, а теперь возвратившийся в Европу из Японии и Китая, куда был послан датским правительством для приведения в лучшее положение телеграфного сообщения, устроенного Датским обществом через всю Россию и Сибирь до японских и китайских портов. Генерал Рааслоф – человек умный и энергичный.

На этой неделе (3-го числа) сын мой отправился за границу, куда командирован для изучения паровозов, двигающихся без рельсов (routières) и, как кажется, весьма пригодных для военных целей. В Италии уже решено ввести их в употребление в обширном размере.

9 марта. Вторник. Доклад мой вместо вторника был вчера, по случаю поездки сегодня государя на охоту. После доклада присутствовал я в Военно-топографическом училище на экзамене, а потом в Государственном совете. После общего собрания было заседание Особого присутствия по воинской повинности. Пришлось мне поспорить по делу о выкупе квитанций^[75], однако ж решено противно моему мнению.

Сегодня было опять бурное заседание в Комитете министров. Из-за журнала о прошлом заседании по делу Общества я был выведен из спокойного состояния систематическим устранением любого предложения, которое имеет в виду интересы военного ведомства. У некоторых из наших государственных мужей вошло в привычку подниматься на дыбы, лишь только касается дело военных надобностей; c’est un parti pris^[76]. К числу их в особенности принадлежат Рейтерн и Грейг. По поводу сделанного мною замечания о необходимости выговорить, чтобы войска перевозились по уменьшенному тарифу, Рейтерн позволил себе отвечать таким тоном, что я вспылил и потребовал в случае отказа со стороны Комитета занести мое особое мнение в журнал.

Эта стычка стала только прелюдией к другой, более продолжительной баталии по делу о виленской провиантской поставке 1868–1870 годов, по которому состоялось уже в одном из прежних заседаний Комитета министров, несколько недель тому назад, весьма горячее объяснение между мною и Грейгом. Я надеялся, что доставленные мною в Комитет обстоятельные разъяснения по этому делу укротят нападки государственного контролера на решения Военного совета; однако ж надежда моя не сбылась: Грейг по-прежнему доказывал правильность нападок и, несмотря на общее согласительное настроение Комитета, упорствовал в обвинении Военного совета в неправильных решениях, имевших будто бы последствием ущерб казны.

Председатель наш на сей раз склонял суждения Комитета в пользу Военного министерства и затронул вопрос о компетентности Комитета министров в делах, окончательное решение которых предоставлено Военному совету. Кончились прения составлением заключения в такой неопределенной редакции, которая казалась совершенно безобидной для той и другой стороны.

10 марта. Среда. Большой парадный обед во дворце по случаю дня рождения германского императора. В первый раз явился в своей роли новый посол генерал Швейниц, заместивший недавно принца Рейсса. Лет шесть тому назад Швейниц был здесь прусским военным агентом; тогда он был в чине полковника, держал себя скромно и более походил на школьного учителя, чем на дипломата. И действительно, начал он свою службу учителем; это человек весьма образованный, даже ученый; никому тогда не могло прийти в голову, что он будет послом.

С поста военного агента в Петербурге он сначала был назначен послом в Вену; здесь он выказал свои дипломатические способности и, как говорят, обнаружил в некоторых случаях не совсем дружественное расположение к России, где столько лет пользовался радушным гостеприимством. В начале текущего года принц Рейсс женился на одной из принцесс Саксен-Веймарского дома, родственного с нашим императорским домом, вследствие чего признано было неудобным оставить его послом в Петербурге. И вот перевели его в Вену, а на место его в Петербург – Швейница. Последний заметно постарел и изменился с тех пор, как оставил Петербург.

11 марта. Четверг. Вчера после обеда во дворце принц Петр Георгиевич Ольденбургский сказал мне, что имеет надобность переговорить со мною о каком-то серьезном деле; я обещал приехать к нему сегодня в пятом часу, недоумевая, какой может быть предмет нашего разговора. Полагал, что он возобновит прерванные переговоры о подчинении ему наших женских медицинских курсов. Вышло не то: он завел речь о давнишнем предмете своей мании – о вечном мире и необходимости разоружения Европы, о том, что государь должен при настоящих обстоятельствах взять на себя великую роль примирителя, а для этого немедленно собрать в Петербурге конгресс. Всё это говорилось до такой степени нескладно, несвязно, перепутывалось самыми нелепыми суждениями о посторонних предметах, чтением собственных сочинений и даже своей эпитафии, что можно было усомниться в нормальном состоянии его рассудка. С полчаса продолжался этот бред больного мозга; я молчал всё время и вышел от него с таким чувством, какое выносишь из больницы умалишенных.

12 марта. Пятница. В Большой церкви Зимнего дворца отслужена в присутствии государя панихида по умершем генерал-адъютанте Витовтове, который пользовался особой милостью государя как потому, что 14 декабря 1825 года командовал гвардейским саперным батальоном, с которым явился одним из первых на защиту дворца и царской фамилии, так и потому, что был начальником штаба гвардейского корпуса, когда нынешний государь был корпусным командиром. Витовтов был человек малообразованный, но добрый, честный и здравого ума. Он уже многие годы сошел со сцены и жил в Москве, в постоянных страданиях от водяной.

15 марта. Понедельник. Сегодня я имел доклад у государя вместо завтрашнего дня. Это не помешало обычному моему приему в канцелярии Военного министерства. Затем было заседание в Государственном совете, весьма короткое, а после него – совещание по амурским делам, под председательством великого князя Константина Николаевича. Совещание это продолжалось до пятого часа; долго не могли сойтись во мнениях, но спор велся в пределах приличия и без раздражения.

Признаюсь, я готовился к более горячим прениям, зная по прежним совещаниям, как великий князь мечтает о том, чтобы всю приморскую полосу по берегам Восточного океана^[77] подчинить исключительно морскому начальству, изъяв из ведения восточно-сибирского генерал-губернатора. Я был постоянным противником этой комбинации, не обещающей ничего хорошего для благосостояния и развития края. Притом же я убежден, что в подобной отдаленной окраине невозможно оставить рядом два независимых друг от друга начальства: одного – в приморской полосе, подчиненного непосредственно Морскому министерству, другого – в Благовещенске, подчиненного иркутскому генерал-губернатору. Нахожу непрактичными заявленные предположения о переделе Азиатской России с уничтожением генерал-губернаторств. Проект комиссии, существовавшей в 1874 году под председательством действительного статского советника Деспот-Зеновича, был совершенно несообразный.