Читать книгу - "Крымская война - Евгений Тарле"

Как только телеграф и почта известили Европу об этих первых шагах Меншикова, всюду и среди противников, и среди державшихся пока нейтрально дипломатов заговорили о том, что восточный вопрос вступает в новый и очень острый фазис. Поведение Меншикова изображалось в Европе как сплошной ряд умышленных провокаций и запугиваний. Особенно много писали о том, что Меншиков сделал визит великому визирю в пальто, которое не потрудился снять; утверждали, что с султаном Абдул-Меджидом он вел себя умышленно дерзко.

В первые дни пребывания Меншикова в Константинополе английским поверенным в делах был полковник Роз. Вновь назначенный посол лорд Стрэтфорд-Рэдклиф явился в Константинополь уже после того, как Меншиков сделал свои первые шаги.

С этого момента уже не один, а два дипломата в Константинополе изо всех сил гнали к разрыву отношений и к войне между Россией и Турцией: князь Меншиков и лорд Стрэтфорд. Но делали они это по-разному: Меншиков совершенно открыто, лорд Стрэтфорд осторожно, исподволь, наперед намечая последовательные этапы затеянного предприятия. Еще до появления Стрэтфорда в столице Турции произошло огромной важности событие, очень облегчившее Стрэтфорду его дело: французский военный флот внезапно получил приказ отплыть из Тулона в турецкие воды.

Чтобы понять обстановку, в которой это произошло, нужно коснуться предварительно еще двух дипломатических шагов Меншикова, совершенных им после только что описанного первого «визита» князя к великому визирю.

Меншиков должен был ознакомить султана непосредственно с волей Николая. Явившись к султану, Меншиков прежде всего вручил ему письмо Николая, помеченное царем 24 января 1853 г. Письмо было вежливое, но содержало угрозу. Царь приглашал султана соблюдать «освященные веками права православной церкви» и поразмыслить над последствиями отказа князю Меншикову в требованиях, которые он представит. Вина возлагалась на «неопытных и зложелательных министров», которые скрыли от султана последствия отказа от уже данного турецким правительством фирмана. Другая мысль царского послания заключалась в том, что если какая-либо держава будет настаивать на неисполнении султаном его обещания и будет угрожать Турции, то «царь сделает еще более тесными» узы «союза», уже существующего между ним и султаном, — и это русско-турецкое соглашение положит конец «претензиям и домогательствам, не совместимым с независимостью» султана и «внутренним спокойствием» его империи.

Другими словами: султану предлагалось заключить союз с Россией, направленный непосредственно против Франции.

В полной логической связи с основными пунктами царского письма были и представленные Меншиковым две бумаги: 1) проект желательной царю конвенции с Турцией и 2) проект секретного соглашения на случай, если бы «какая-либо европейская держава» вздумала препятствовать султану выполнить свои обещания, данные царю. В этом случае Россия обязывалась прийти на помощь Турции морскими и сухопутными силами.

Таким образом, мысль Николая при посылке Меншикова выясняется в самом точном виде, если мы сопоставим эту бумагу, с которой князь поехал в Константинополь, с письмом к австрийскому императору: царь хочет воевать либо «в союзе» с Турцией против Наполеона III, либо в союзе с Австрией против Турции. Как он представлял себе в случае этого последнего варианта роль Англии и роль Наполеона III — это неясно. Во всяком случае первый вариант, совершенно очевидно, был гораздо более желательным, чем второй, тем более что при войне России «в союзе» с Турцией против Франции Николай мог рассчитывать на своих «верных союзников», на Австрию и на Пруссию, которых такими теплыми красками живописал его канцлер Нессельроде в своем годовом отчете за 1852 г.

А главное — при любой войне, в союзе ли с Турцией или против Турции Оттоманская держава должна была подвергнуться разгрому и разделу, причем львиная доля могла достаться России. Этот документ, скромно названный «проектом особого и секретного акта»^[134]{20}, ясно сказал и дивану и султану, что опасность грозит им неминуемая.

Абдул-Меджид был в панике.

Нота, врученная Меншиковым после этих первых его визитов «Высокой Порте» (la Sublime Porte), как официально называлось турецкое правительство в дипломатических бумагах, занимает десять страниц убористого шрифта, если ее переписать на пишущей машинке, и все десять страниц написаны только для того, чтобы довести до сведения министров султана: 1) что Николай желает обеспечить не только права православной церкви в Палестине, но и «успокоить недовольство греков», для каковой цели царь уже не желает удовольствоваться «бесплодными и неполными уверениями, которые могли бы быть отменены в будущем», а желает закрепить эти права «торжественным обязательством», заключенным между русским и турецким правительствами; 2) что до сих пор турецкие министры «не признавали и извращали наилучшие намерения его величества императора (Николая. — Е.Т.) и искали в них задних мыслей, не совместимых с его могуществом и с великодушными предрасположениями, которые он всегда обнаруживал относительно Оттоманской империи».

А кончалась бумага прямой угрозой: дальнейшее противодействие со стороны турецких министров может повлечь «самые серьезные последствия как для благосостояния Турции, так и для мира всей Европы».

Только это и было существенно, только для этих строк и писалась вся длиннейшая нота, потому что остальное ее содержание, т. е. почти все десять страниц большого формата, это все те же никому уже не нужные пререкания о поправке купола на иерусалимском храме и о том, что Порта вела за спиной русского посольства «официальную корреспонденцию с французским посольством, которая оставалась нам совершенно неизвестной, а между тем (таким путем католической церкви. — Е.Т.) могли быть даны преимущества и уступки вопреки обязательствам (Порты. — Е.Т.) относительно (русского. — Е.Т.) императорского правительства»^[135].

Сверх того, в этой врученной 4 (16) марта новому министру иностраных дел Рифаат-паше большой вербальной ноте Меншиков требовал весьма категорически, чтобы султан взял обратно некоторые сделанные им уступки «латинянам» (католикам). Дело касалось ключа от большой двери Вифлеемской церкви. Меншиков жаловался на дозволение поместить «латинскую» звезду в Вифлеемском храме и на демонстративно выраженное торжество католических монахов по этому поводу и т. д. Нота вообще в очень энергичных выражениях жаловалась на «недоверие и недобросовестность» турецких министров, на то, что они доверяют «интригам и инсинуациям»^[136], и т. п. Не успела и неделя пройти, как Меншиков уже снова обратился к туркам с угрожающей нотой, и притом с новыми ультимативно изложенными требованиями. Вот что прочел он вслух Рифаат-паше 10 (22) марта 1853 г.: «Требования императорского (русского. — Е.Т.) правительства категоричны». А еще через два дня последовала третья нота, еще более резкая и угрожающая. Меншиков жаловался на оскорбление, чинимое российскому императору, на «систематическую и злостную оппозицию в совете султана против действий нашего государя» и требовал «быстрой и решительной сатисфакции и исправления всех обид» (une r prompte et) И вот Меншиков представил в виде приложения к этой вербальной ноте от 12 (24) марта проект конвенции. «Лицо Рифаат-паши омрачилось», по словам князя Меншикова, когда князь прочел ему проект^[137]. Так сообщал Меншиков канцлеру Нессельроде.