Читать книгу - "Моя сестра - Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская"

8) M-me де Барро (Caroline de Barrace), пожилая, скромная, молчаливая и болезненного вида женщина, представляла собою пример того, что самая бодрая, сильная душа и высокоразвитый разум могут вмещаться в крайне невзрачном и слабом теле. Жена состоятельного дворянина, имеющего поместья в Гасконии, m-me де Барро посвятила Парижу свою далеко не безызвестную, знаменательную деятельность.

Не понимаю, зачем г-же Желиховской понадобилось называть ее графиней: она графиней никогда не была и не принадлежала к числу особ, противозаконно присваивающих какие-либо титулы и отличия. У нее были отличия в виде настоящих дипломов на ученые и иные почетные звания (а это большая редкость для французской женщины); она сотрудничала во многих периодических изданиях и оставила после себя интересные сочинения: «Женщина и воспитание», «Призвание женщины», «Деревенская женщина в Париже», этюд о «заработной плате женщины» и т. д. Но она не только не кичилась своими отличиями и трудами, а краснела, как пансионерка, и не знала, куда деваться, когда кто-либо упоминал о них. Она всецело отдавала свою душу, свое время и свои средства добрым делам, и в этой деятельности ее верный друг, m-me де Морсье, являлась ее постоянной и ближайшей помощницей.

M-me де Барро жила в небольшом, простеньком, но комфортабельном доме в глубине impasse’a, на улице Уагеппе. Жила она очень странно, по-видимому, почти в полном уединении, и сама всегда отворяла гостям своей двери.

Заинтересовавшись теософическим обществом, главным образом благодаря вдохновенному красноречию m-me де Морсье, она предоставила свой тихий удобный дом для конференций, но сама от начала до конца относилась ко всему несколько сдержанно и, так сказать, выжидательно. Когда феномены, были разоблачены и из-за «всемирного братства любви и разума» выдвинулась обманная махинация, мадам де Барро тотчас же присоединила свою подпись к заявлению, посланному в Индию, которым отрезвившиеся парижские теософы отказывались от своего членства в обществе, созданном Еленой Петровной Блаватской.

Около двух лет тому назад я с грустью получил известие о кончине m-me де Барро и, читая печатные тексты речей, говорившихся по случаю этой кончины, сказал себе, что «на сей раз» в них нет никакой фальши, никаких преувеличений. Мне тяжело подумать, что, приехав в Париж, я уже не увижу этого бледного тихого лица, в молодости, должно быть, очень похожего на красивую гольбейновскую мадонну, не услышу ее как бы робкого голоса, которым она в кратких словах всегда умела сказать что-нибудь очень продуманное, разумное и вечное…

Что касается ее мужа, его почти никогда не бывало в Париже, он жил у себя в имении и не имел ровно никакого отношения к теософическому обществу. Каким образом г-жа Желиховская пристегнула и его, с титулом графа, к окружию^[4] своей покойной сестры – это остается ее тайной.

9) Графиня д’Адемар, личная приятельница Елены Петровны Блаватской. Это была тоже весьма уже немолодая светская дама с лицом до того искусно эмалированным, что на некотором расстоянии казалась совсем молодой и очень красивой. Она появлялась несколько раз, всегда на краткий миг, как шелковый раздушенный метеор, и исчезала. Таким образом, знал я ее совсем мало, никогда не слыхал от нее чего-нибудь хоть бы чуть-чуть «теософического», и, как кажется, кроме своего удивительно эмалированного лица, она ничем не отличалась. Блаватская действительно провела два дня у нее в имении.

10) Г-жа Желиховская пишет: «Доктора Шарко тогда в Париже не было; но Рише и Комбре, его помощники, были своими людьми». Зачем говорить о Шарко, которого «не было», я не знаю; что же касается Рише, то наш автор впадает в большую ошибку. У Шарко в Сальпетриере действительно есть помощник, доктор Поль Рише (Paul Richer), написавший большую и довольно интересную книгу: «Etudes cliniques sur e’Hysteroepilepsie ou Grande hysterie»; но его, должно быть, тоже «в Париже не было». Г-жа Желиховская говорит совсем не о нем, а об одном из талантливейших современных французских ученых, Шарле Рише (Charles Richer), сочинения которого и в России пользуются большой известностью. Шарль Рише вовсе не помощник Шарко. У Елены Петровны Блаватской он «был», но не «бывал», а быть у нее «своим человеком» ему никогда и во сне не снилось. Вот что писал он мне, между прочим, в конце декабря 1885 года: «Что касается меня – я имел огромные сомнения. Прежде чем допустить необыкновенное, надо остерегаться обыкновенного мошенничества, то есть плутовства: и из всех научных гарантий самая существенная – нравственная уверенность и доверие. Однако что за жестокая ирония – г-жа Б., основывающая религию, подобно Магомету, и почти такими же средствами. Быть может, ей и удастся. Во всяком случае, это будет не по вашей и не по моей вине. Кажется, следует возвратиться к старым авторам: наблюдать и производить опыты и не слушать проведших семь лет в Тибете…». Кажется, довольно ясно!

11) Бедный Комбре! Как был бы он счастлив в статьях только г-жи Желиховской, а в действительности состоять помощником Шарко и идти в паре с Риш. Будучи студентом медицины, он слушал, конечно, лекции Шарко, слушал внимательно; но никогда не был, да и мог быть его помощником, ибо жизнь увлекла его совсем в иную сторону. Весь его ученый багаж состоит из весьма специальной диссертации «о вспрыскивании ртути под кожу».

Это очень милый, симпатичный и даже талантливый человек; но безнадежный неудачник, изобретатель, с патентами которого всегда случаются самые невероятные вещи, так что вся жизнь его – ряд непрестанных бедствий и затруднений.

Он сын гасконского аптекаря, с детства имел какое-то отношение к семейству де Барро и отсюда, то есть через г-жу де Барро и г-жу де Морсье, его появление в техническом обществе. Идеалист и мечтатель, он неудержимо влекся ко всякому «оккультизму», но заняться этим оккультизмом всегда мог только «завтра», ибо «сегодня» него было столько дела, что он хватался за голову и больное от вечных волнений сердце.

Он изобретал самые противоположные вещи: то чудное масло и сало для смазывания всяких машин, то какую-то удивительную лампу, то целебную туалетную воду, мыло с примесью лекарственных веществ… Бог знает что! Все эти изобретения должны были дать ему миллионы, пока же он уничтожил состояние, скопленное ему старым отцом ценою лишений всей жизни, вошел» в неоплатные долги и постоянно находился «накануне описи своего имущества», которую отдалял какими-то действительно почти «оккультными» способами.

Устремив мечтательные глаза вдаль и встряхивая черными кудрями, он мог по целым часам говорить своим смешным гасконским говором о чем угодно – и говорить горячо, увлекательно, высказывая иной раз большие познания, глубину мысли и широту взгляда.

Я полюбил его, и он во все время моего пребывания в Париже нередко посещал меня. Он оказался превосходным, искусным гипнотизером, поискуснее Фельдмана, и, когда мне пришлось, как видно будет дальше, заняться этим предметом, он был мне в большую помощь.

Теософическим обществом он сильно увлекся, но глаза его своевременно открылись, и он ушел от этих обманов, отряхивая прах от ног своих. На днях еще не получил о нем известие; он все тот же, также «завтра» займется «оккультизмом», через год будет миллионером, «сегодня» ждет описи своего имущества.