Читать книгу - "Дядя Джо. Роман с Бродским - Вадим Месяц"

— «Эхо Москвы», — отозвался я. — Делаю передачу о великих соотечественниках на чужбине.

Слово «великий» сработало. Евтушенко успокоился и вернулся к теме. Лекция была посвящена Пастернаку. Его творчеству, жизни, личным воспоминаниям лектора о поэте. Я попал в правильное место в правильный час. Лучшей клоунады было не придумать. В аудитории присутствовало несколько старых дев из пригорода, симпатичная молодая особа, видимо оттуда же, и группа освобожденных от оков социализма брайтонских стариков. Евтушенко был в ударе. Монолог на любимую тему. Меня вставлял одухотворенный инфантилизм Бориса Леонидовича, пронесшего его через всю свою жизнь. В молодости Пастернак был моим любимым поэтом. Сейчас, по логике развития событий, я начал над ним посмеиваться. В зрелом возрасте презираешь в первую очередь то, что любил в молодости.

Евтушенко быстро прошелся по раннему творчеству поэта, возвысив голос на строках «И чем случайней, тем вернее / Слагаются стихи навзрыд». Я увидел беспричинно заплаканную конскую морду гения. Время тогда было эмоциональное, экзальтированное. Не считалось зазорным сходить с ума, стреляться из-за несчастной любви, вызывать духов и состоять в тайных обществах. Сейчас вряд ли что-то так уж изменилось — просто люди научились скрывать сентиментальность, пряча ее в иронии.

Евтушенко продолжал:

— Есть люди, счастливые по обстоятельствам, а есть счастливые по характеру. Пастернака природа задумала как счастливого человека. Потом спохватилась, не позволила стать слишком счастливым, но несчастным сделать так и не смогла.

Это была моя тема. Тема постоянного заигрывания со смертью, непредсказуемости поведения, хитрости. С бедой нужно быть начеку. Для меня это было игрою чуть ли не с детства. Слышать «сердце мира» и шорох мелких бесов на лестнице. К таким вещам привыкаешь, как к зрению, дыханию. Евтушенко сказал, что Пастернак научил его в стихах не торопить события:

— Я хочу дать вам один совет. Никогда не предсказывайте в стихах свою трагическую смерть. Сила слова такова, что приведет вас к гибели. Вспомните, как неосторожны были с самопредсказаниями Есенин и Маяковский, впоследствии кончившие петлей и пулей. Я дожил до своих лет только потому, что избегал само-предсказаний.

Евтушенко заговорил о классическом телефонном разговоре Пастернака со Сталиным, стал разбирать версии, шерстить нравственность, сетовать на внезапность и так далее. В этой истории вся было ясно как белый день. Пастернак был застигнут врасплох, испугался. Кто угодно бы испугался, и я бы испугался. Никого тут нельзя винить. Тем более «героя, дурака, интеллигента». Суть в том, что он, будучи небожителем, решил поговорить об абстрактном, вместо того чтобы защищать брата по цеху. Почему? Да потому, что в голову не пришло. Потому что «сквозь фортку крикну детворе». Я давно придумал список просьб, которые я выложу богам, полубогам или президентам, если они встанут у меня на пути или позвонят по телефону. Это короткие, простые, а главное — выполнимые, хозяйственные поручения.

Лекцию Евтушенко заканчивал историей романтических отношений Пастернака с Ивинской, которая «сбрасывала платье, как роща сбрасывает листья». И «пойду размять я ноги — гляжу, там ты стоишь»^[76]. Евтушенко был проникновенен, когда рассказывал, как Пастернак стряхивал снег с ее пальто у здания Большого театра — и снег этот искрился. Я увидел картинку и размяк. Когда Евтушенко заканчивал выступление декламацией кусков из «Высокой болезни», которую я знал наизусть, я подключился к чтению, порадовав немногочисленную аудиторию.

— Не ожидал, — захлопал в ладоши Евгений Александрович. — Как ваша фамилия?

Я представился.

— Я включил ваши стихи в «Строфы века». Фамилия запоминающаяся. Вы от Андрея Андреевича^[77]?

— От Иосифа Александровича, — сказал я бестактно.

— Что вас привело к нам, молодой человек?

И тут я категорически забыл о пьянке у Шемякина — и выложил то, что меня действительно на тот момент интересовало. Я сел напротив поэта, впялившись в грубые рабоче-крестьянские руки с аляповатым перстнем желтого металла, и спросил:

— Вы не знаете, кто написал эти стихи?