Читать книгу - "Плевицкая - Леонид Млечин"

Второе письмо было адресовано жене, Ковальский ее очень любил и вообще был преданным семьянином.

«Вена, 26.5.30 г.

Дорогая Рая!

О себе я, конечно, писать не буду, так как ни в чем не изменился, но напишу пару слов о своих путевых впечатлениях.

Начинаю из Ленинграда. В Ленинграде я попал на немецкий пароход „Саксен“. Первое, что бросилось в глаза, — это немецкая чопорность и вежливость, а дальше — дальше, думаю, самое главное, — обилие питания. Здесь я вспомнил Витусю — как было бы хорошо ее так попитать.

20-го я уже был в Штеттине — маленький чопорный немецкий городок: чистота, опрятность, обилие магазинов, товаров, продуктов и поразительная пустота в магазинах. Если у нас в Церобкопах и ГУМах можно оставить по одному продавцу, который бы знал по-русски только одну фразу: „Ничего нет“, то в Германии и Австрии надо ставить того же продавца, который говорил бы: „Никого нет“.

С первого взгляда можно судить о покупательной способности страны, а отсюда и все экономические выводы.

Дальше о заграничной дешевизне — всё это ложь; правда, дешево, но всё это дрянь, а если хочешь достать приличную вещь, надо заплатить, и приличные деньги.

Разница только та, что у нас при наличии денег нельзя ничего купить. Здесь же при наличии денег можно достать всё, а также можно и всех купить, думаю, вплоть до верхушек… У меня есть веские данные, позволяющие так говорить.

В Берлине был всего один день, так что хорошо его не рассмотрел.

22-го приехал в Вену.

Что такое Вена?

Большое кафе-ресторан, которое имеет 1,3 миллиона населения, из коих 200 тысяч безработных и столько же полицейских. Никогда не мог себе представить такого количества ресторанов — правда, почти все пустые, или в них сидит человек с видом знатного бюргера и пьет „соду“ за 40 грошей, то есть 13 коп., а пьет-то он эту соду с трех часов дня до двух ночи — в будни, а в праздники до четырех часов — занятие довольно веселое.

Да, я еще хотел сказать об одном классе населения — это „деми-бо-монд“. Если я не ошибаюсь в смысле преуменьшения, то 15 процентов женщин в Вене продаются, а расценка, а также и социальное положение этого товара довольно разное — от одного шиллинга (то есть 30 коп.) и до тысяч. Есть профессиональные, зарегистрированные в полиции с особыми карточками, есть прикрывающиеся сутенерами, а большинство прикрывается мужьями.

Одним словом, торговля идет вовсю.

Соблазнительного очень много, но, сопоставляя два мира: мир капиталистический и наш новый мир — социалистического переустройства и проанализировав глубоко эти две противоположные системы, я вновь убеждаюсь, что социалистическое переустройство быта — это не эксперимент, как принято у нас среди многих думать, а это единственный выход из того капиталистического тупика, в который зашел весь мир.

Но должен тебе сказать, что здесь человеку, который хоть немного колеблется в своем политическом кредо, устоять очень трудно и, перенеся всю трудность материальной жизни в СССР и вкусив все внешние блага жизни в Европе с ее кафе, минетами и менуэтами, могли вполне естественно не захотеть возвращаться назад и пойдут по линии Беседовских…

Но говорить о минусах достаточно, надо поговорить и о плюсах, а их также довольно много, что стоит одна только техника Германии. Догнать и перегнать Германию нам очень трудно, но наша воля, а главное, поднятие нашего культурного уровня должны нас поставить на первый план перед Германией, но для этого надо учиться, учиться и учиться.

Я прошу тебя, передай эти заветы Ляле, а также внуши Виточке, что спасение для нас, „завязших по колено в грязи“, — это учение.

Присмотри, если будет случай, для Виты и Ляли какую-нибудь старуху или из разорившихся „бывших“, которая владела бы немецким языком, и, может, она за небольшую плату и за стол и комнату согласится жить у нас и давать уроки Ляле, а также ухаживать за Витой.

Я на себе испытываю, как трудно без совершенного знания языка.

Ну, пока на сегодня довольно.

Письма я буду тебе писать каждые две недели. Пиши подробно о себе и о всех вас — бумаги не жалей, а время урывай.

Пиши, как вопрос с деньгами, — получила ли ты в „Радянськой Спилке“, если нет — через Шурку (я ему об этом говорил).

Когда приеду, еще не знаю.

Ваш П.

Р. S. Береги Виту. Ведь ты знаешь, что это мой кумир. И я бы хотел, чтобы она была моей сменой и честно разгладила мои ошибки».

Пока обсуждался вопрос о том, как Ковальского использовать, он в Вене впервые за многие годы наслаждался спокойной, сытной и комфортной жизнью. Сочинял письма жене в Харьков. Письма пересылались в Москву вместе со всей почтой резидентуры. Поступали в Иностранный отдел ОГПУ. С них снимались машинописные копии и хранились в личном деле агента. Оригиналы пересылали в ГПУ Украины.

Харьковские чекисты приглашали к себе жену Ковальского Раису Михайловну Подлуцкую и давали ей прочитать послание от Петра Георгиевича. Забирать письма домой ей не разрешали. В Харькове никто не должен был знать, что скромный бухгалтер Ковальский командирован за границу, в Австрию.

Сотрудники обоих иностранных отделов — союзного и украинского ГПУ — читали письма Ковальского внимательнее, чем его жена. Об этом свидетельствуют пометки, сделанные на письмах. Чекисты дорого бы дали за возможность узнать, понимал ли опытный Ковальский, что его послания не пройдут мимо ОГПУ? Или наивно верил, что письма, не распечатав, передадут его жене?

В любом случае знакомиться с его письмами было полезно. Если он искренен с женой, то можно выяснить, что у него на уме. Если он хотел произвести благоприятное впечатление на свое начальство, то важно понять, что именно Ковальский намерен внушить своим начальникам и что — скрыть?

Некоторые письма его жена так и не увидела. И не все ее послания передали Петру Ковальскому.

«Дорогой Раек!

Превратившись в „европейца“, я настоящее письмо начинаю писать, как это принято, в кафе — в кафе, в котором играет „русский национальный оркестр“ (другими словами — бывшие белые офицеры).

Раек, ты себе не можешь представить, какая это сволочь и какие это беспринципные люди — эти носители „идеи Великой России“, людишки, которые за алтын могут продать себя со всем барахлом, а о их „высоких принципах“ и говорить не приходится, но, конечно, не проходит и вечера без „Боже, Царя храни“, а ты себе представить не можешь, как смешно слушать, когда эта мразь распевает „свой“ национальный гимн перед пьяной публикой в кабаке (конечно, поется гимн только стоя).

Ну, перестану говорить об этой мрази, а скажу вообще пару слов из моих наблюдений.

Чем дольше я живу в этой гнилой Европе, тем больше я начинаю ценить и любить нашу необъятную страну. Что такое жизнь здесь — это большой публичный дом, как в прямом, так и в переносном смысле.