Читать книгу - "Битва двух империй. 1805-1812 - Олег Соколов"

В этой связи возникают большие сомнения в абсолютно спонтанной, жёсткой реакции петербургского общества на появление посланца Наполеона. Очень странно, что в стране, где мнением начальства обычно не пренебрегают, в течение полутора месяцев нигде (!) не принимали генерала, который чуть ли не каждый день ужинал в обществе царя! Ну и, наконец, история с отказом разместить Савари и его свиту в гостиницах вообще вызывает недоумение. Настолько, что этому просто не стоило бы верить, если бы генерал написал об этом только в своих мемуарах. Но он ясно и чётко указывает на это происшествие в своём рапорте Наполеону от 6 августа 1806 г. То есть факт налицо.

Совершенно невообразимо, чтобы хозяева гостиниц осмелились самовольно играть такую шутку с человеком, которого спустя несколько часов после приезда в Петербург принял в своём дворце сам царь. Всё это очень похоже на тонкую игру, организованную по прямому указанию самого Александра, в стиле приёма, известного в следственной практике под названием «доброго» и «злого» следователя. Подчёркивая свою доброжелательность, будучи изысканно любезным с посланником, царь как бы показывал: «Вот видите, я делаю всё, что могу! Но Вы понимаете, что очень сложно работать в такой ситуации, когда вся страна враждебна нашему союзу». Тем самым он заранее снимал с себя все обязательства по отношению к Франции — всегда можно было сослаться на противодействие знати. Ас другой стороны, он мог больше требовать от своего союзника под предлогом необходимости задобрить эту знать.

Конечно, это лишь догадки. Ясно, что письменного приказа не принимать Савари в салонах петербургских аристократов быть не могло, и потому трудно найти какое-либо неоспоримое доказательство. Зато совершенно очевидно, что царь, несмотря на все свои приторно любезные встречи с Савари, сохранил в душе вражду к французскому императору. И этому есть письменные доказательства. Своей матери молодой царь с циничной откровенностью писал: «Никакого подлинного союза с Францией нет и в помине: есть лишь временное показное примыкание к интересам Наполеона. Борьба с ним не прекратилась — она лишь изменила свою форму».

А прусскому королю царь откровенно говорил ещё в Тильзите: «Потерпите. Мы заберём обратно всё, что потеряли. Он сломит себе шею. Несмотря на все мои демонстрации и наружные действия, в душе я Ваш друг и надеюсь доказать Вам это на деле».

Игру Александра I первым понял и со всей ясностью изложил великий князь Николай Михайлович Романов. Этот князь и выдающийся историк был расстрелян в 1918 г. большевиками за свою принадлежность к царской семье и поэтому в течение всего советского периода ни разу не издавался. Трудно найти большего разоблачителя Александра, чем этот член семьи Романовых.

Николай Михайлович писал: «Александр, как не простил Австрии кампании 1805 г., не забыл и Аустерлица и ждал терпеливо минуты смыть позор; не желая, может быть, преждевременного кровопролития, он только и сблизился с Наполеоном, чтобы его погубить, и, когда настал момент, воспользовался гениально всеми обстоятельствами, став всенародно жертвой коварства и честолюбия своего союзника».

Стремление Александра прикидываться добрейшим другом, жертвой недовольной, фрондирующей знати, послужило, очевидно, причиной назначения послом во Францию графа Петра Александровича Толстого. Назначение совершенно невообразимое, если бы царь хоть на секунду стремился сохранить хорошие отношения между Россией и Францией. Граф Толстой был генералом, чуждым дипломатической тактичности, человеком суровой внешности и резких манер. К тому же он был убеждённым, ярым противником франко-русского союза! Его жена, «долговязая, тощая, несветская, неуклюжая, неумная», также была резко враждебна по отношению к Франции.

Едва посольская чета приехала в Париж, как с первых дней своего пребывания во французской столице Толстой стал, словно нарочно, делать всё, чтобы испортить отношения между странами. По поводу приезда русского посла император устроил самый торжественный приём во дворце Фонтенбло и был необычайно любезен. Специально чтобы выказать уважение к России, он надел полученный в Тильзите орден Андрея Первозванного с голубой лентой через плечо. Несмотря на это, граф Толстой во время всей аудиенции стоял с недовольным видом и хранил ледяное, угрюмое молчание.

Это тем более непонятно, если принять во внимание то, что кроме почестей Наполеон встретил посланника Александра удивительным, невообразимым подарком. За миллион франков, плюс Елисейский дворец в придачу, император выкупил у маршала Мюрата его роскошный особняк Телюссон. Но Наполеон купил не просто помещение для посольства, а, проявляя огромное внимание к посланцу «дружественной» державы, преподнёс дворец в подарок вместе со всем, что его наполняло: роскошной мебелью, дорогими картинами, столовым серебром, коврами и т. д. Интересно, что все эти богатства стоили даже дороже, чем сам дворец.

Но на Петра Александровича это не произвело никакого впечатления. Русский посол, избегая собраний, где появлялся император, стал зато завсегдатаем Сен-Жерменского предместья, где гнездилась оппозиционная, роялистки настроенная знать и велась открытая пропаганда против правительства.

Выходки Толстого просто изумляют. Вспомним, что Наполеон рекомендовал Савари избегать всяких разговоров о войне. Понятно, что, беседуя о сражениях, где нынешние партнёры были в рядах противоборствующих сторон, легко было напасть на сюжет, который мог вызвать обоюдное раздражение. Граф Толстой словно старался сделать это нарочно. Однажды, возвращаясь после императорской охоты, куда Пётр Александрович, естественно, был приглашён как посол великой союзной державы, он оказался в карете с князем Боргезе и маршалом Неем. В дороге Толстой стал настойчиво говорить на военные темы, безудержно восхваляя русские войска и пренебрежительно отзываясь о французах. А потом вообще дошёл до того, что высказал надежду на реванш. Но напротив боевого генерала Толстого тоже сидел не престарелый защитник толерантности, а 38-летний маршал Ней, известный своей порывистой отвагой в бою, харизмой и вспыльчивостью. С учётом того, что корпус Нея, ведомый лично маршалом, своей отчаянной атакой решил судьбу Фридландского сражения, у него было иное мнение насчёт предмета дискуссии… Слово за слово, спор разгорелся и принял столь острый, жёсткий оборот, что, если бы не князь Боргезе, прогулка закончилась бы дуэлью.

Но если бы всё только ограничивалось неблагодарностью и грубостью посла! Толстой получил рекомендацию добиваться скорейшего ухода французской армии с прусской территории. Это был один из пунктов полученных им инструкций, но почему-то именно за него принялся Петр Александрович с упёртой настойчивостью, забывая все те вопросы, где можно было бы найти точки соприкосновения. Толстой посылал в Петербург рапорты один мрачнее другого. За задержкой вывода французских войск из Пруссии он увидел желание окончательно расчленить это государство. Отсюда посол сделал серию умозаключений, согласно которым уничтожение Пруссии для Наполеона было не только целью, но и средством добраться до Российской империи.