Читать книгу - "Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945 - Вильгельм Липпих"

Поместив импровизированную пусковую трубу под нужным углом, мы направили ее на цель на позициях советских войск.

Подсоединив к взрывателю снаряда электрический детонатор, используемый для подрыва фугасов, мы осторожно поместили в «пусковую трубу» снаряд. Тот взлетел в воздух и попал точно в цель.

Окрыленный успехом, я приказал подобным образом приготовить к пуску остальные реактивные снаряды, приведя в действие их встроенные часовые механизмы, чтобы добиться короткой задержки взрыва после выстрела.

После каждого включения детонатора снаряды один за другим полетели через ничейную землю прямо в определенные нами цели на краю леса. К небу взлетел залп огня, зажигательные снаряды воспламенили ближний участок леса.

Хотя мы точно не знали, какое количество советских войск находилось перед нами, было понятно, что реактивные снаряды полностью уничтожили выбранные нами цели. Было очевидно, что, выпущенные из настоящих пусковых труб, они представляют собой еще более грозную силу, однако таких снарядов мы никогда больше не получали.

Оставив «Линию Пантеры», 58-я дивизия перебралась на запад, в Ревель (Таллин), главный город Эстонии.

Большую часть пути мы проделали на поезде, а меньшую часть — пешком или на подводах. Несмотря на попытки моторизовать 58-ю дивизию в годы войны, процесс этот затянулся надолго.

Во время боев во Франции нам отчаянно не хватало грузовиков, и военное начальство позднее, по окончании Французской кампании, снабдило нас небольшим количеством грузовиков «бедфорд», захваченных в качестве трофеев.

В конце 1942 года, находясь в России, мы стали получать в больших количествах машины немецкого производства. Однако моторизация дивизии вскоре прекратилась, и с середины 1943 года автомобили совсем перестали поступать. После этого нам пришлось использовать гужевой транспорт. Это происходило по мере того, как мы начали терять машины. Наши грузовики либо уничтожал противник, либо их приходилось бросать из-за нехватки запасных частей.

Моторизация привела к печальным результатам в погодных условиях России. В весеннюю и осеннюю распутицу русские дороги превращались в непролазную топь. По ним можно было передвигаться исключительно на конных подводах. Грязь в иных местах была такой топкой, что в ней вязли грузовики, и их приходилось вытягивать танками. Даже в хорошую погоду было невозможно развить большую скорость на грунтовых дорогах, везя прицеп со 150-мм гаубицей.

По прошествии времени мне кажется, что многие комментаторы военных событий переоценивают нехватку моторизованного транспорта у немецких войск, особенно после того, как Германия перешла к стратегической обороне. Лошадям был не нужен бензин, запасные части или заводы; они до известной степени помогали сохранять ресурсы рейха для производства более важного вооружения и боеприпасов. К тому времени, когда я вернулся на фронт — в середине 1944 года, — для транспортировки пушек и прочего снаряжения нашей дивизии чаще приходилось полагаться на конную тягу, чем на машины.

Вскоре после прибытия в Ревель наша дивизия села на поезд и отправилась в латвийский город Дюнабург, располагавшийся на берегу реки Дюны. Затем мы совершили 45-километровый пеший марш на запад. Оказавшись в городе Рокишкис, в соседней Литве, 17 июля мы ввязались в бой с наступающими частями Красной Армии, но удержать город не смогли. Перейдя к обороне, мы заняли позиции примерно в 120 километрах к юго-востоку от латвийской столицы Риги.

Хотя я перестал заниматься корректировкой огня, мне тем не менее приходилось постоянно бывать на передовой. Уверенный в своих способностях наездника, я, возможно, излишне часто подвергал себя ненужному риску. Как-то раз я решил размяться и прокатиться на Tea, но в конечном итоге оказался слишком близко от вражеских позиций.

Рядом со мной засвистели пули. Это были действительно опасные минуты, особенно если принять во внимание признания пленных русских солдат о том, что части Красной Армии получили приказ стрелять прежде всего в тех немецких военнослужащих, на ком бриджи и сапоги офицерского типа. Развернув Tea, я галопом направился в тыл. В очередной раз жизнь моя была спасена.

Помимо визуального наблюдения за позициями противника, мы также постоянно прислушивались к изменению громкости шума, доносившегося со стороны русских окопов. Иногда эти изменения были незначительными, но порой вполне различимыми. Находясь на позициях под Рокишкисом, мы слышали женский смех, долетавший до нас с той стороны ничейной земли. Я приказал нашим орудийным расчетам дать несколько залпов в том направлении. После этого на передовой стало тихо.

Той же ночью, несколько часов спустя, из наших окопов, находившихся в 50 метрах перед моим блиндажом, на позиции русских обрушился мощный пулеметный огонь. Вестовой, явившийся через несколько минут, подтвердил мои подозрения — советские войска действительно пошли на нас в атаку.

Понимая необходимость артиллерийской поддержки, я вышел из блиндажа и отдал приказание минометчикам открыть огонь. Минометы в условиях лесистой местности более эффективны, чем гаубицы. Не зная точно, насколько глубоко внедрились русские на наши позиции, я приказал накрыть минами цели, находящиеся в 100 метрах от нас.

Когда несколько залпов приостановили натиск врага, я приказал обстрелять минами цели на расстоянии 50 метров от нас. Огонь стрелкового оружия не ослабевал, и я понял, что противник находится уже совсем рядом. Я приказал дать новый залп, сократив расстояние до 25 метров.

Когда минометы обрушили мины на участок размером 25 на 75 метров, атака противника захлебнулась. Вместо того чтобы рассеять пехоту по всей передовой, как это бывает во время обычных дневных атак, русские сомкнулись в темноте в плотную группу и поэтому понесли огромные потери. Как выяснилось позднее, одной только нашей миной было убито не менее десятка красноармейцев. Потери русских от тридцати мин наверняка составили многие десятки, если не сотни человек.

Несколько дней спустя я отдыхал в моем блиндаже, располагавшемся в 100 метрах от передовой. Неожиданно ко мне вошел подполковник Вернер Эбелинг, наш новый полковой командир.

— Люббеке, у вас есть что-нибудь выпить? — спросил он.

Польщенный возможностью неформально пообщаться с начальником, я вытащил из-под койки бутылку коньяку.

В следующую секунду в блиндаже появились еще три офицера.

— Это все, что у тебя есть? — спросили они.

Я извлек еще пару бутылок.

Далее со мной злую шутку сыграла немецкая традиция застолья. После тоста следовало опустошить рюмку и перевернуть ее вверх дном, так что пропустить очередную порцию спиртного было невозможно. После долгой череды тостов мы были настолько пьяны, что с трудом могли двигаться. Выйдя из блиндажа, мы прошли примерно полтора километра до нашего обоза, напоминая кучку пьяных матросов в порту. Отыскав квартирмейстера, мы получили от него бочонок соленой селедки, которую стали вылавливать прямо руками. Не удивлюсь, если мы вышли на самый передний край, но сам я был слишком пьян, чтобы точно помнить это. На следующий день моя голова буквально раскалывалась от похмелья. Так плохо после выпивки мне еще не было никогда в жизни. С тех пор один только запах коньяка вызывает у меня омерзение.