Читать книгу - "Дочь колдуньи - Кэтлин Кент"

Отец помахал рукой в знак приветствия, но безмолвие сидевших в фургоне людей встревожило и насторожило его, и я почувствовала, как напряглись мышцы его руки. Приехавшие отцу не ответили, не улыбнулись и даже не кивнули. Они молча сидели и смотрели на нас широко раскрытыми глазами, пока Ханна не спрятала лицо у меня в волосах, спутанных и распущенных по плечам. Женщины начали перешептываться, а потом одна из них, крупная, ширококостная, со шрамом на губе, что-то шепнула Джозефу. Она показала пальцем на нас с Ханной, и этого одного жеста было достаточно, чтобы земля закачалась у меня под ногами. Отец, увидев, что они показывают на нас пальцем, подошел к фургону, сжав зубы. Джозеф тотчас натянул поводья и поехал прочь со двора. Мы стояли и смотрели, как они удаляются в северном направлении. Никто из них ни разу не оглянулся. Позже я узнала, что брат констебля ездил в Салем, чтобы забрать оттуда Мерси Льюис и Бетти Хаббард, преуспевших в охоте на ведьм. У себя в городе им удалось разоблачить более дюжины женщин. Джозеф давно опасался, что его жену сглазили, а после ареста матери был убежден, что она-то и была причиной несчастья в семье. Девушки позднее будут свидетельствовать против матери.

Пятнадцатого июля Роберт Рассел принес новость: через четыре дня на Висельном холме в Салеме должны повесить Сару Гуд, Элизабет Хоу, Сюзанну Мартин, Ребекку Нёрс и Сару Уайлдс. Женщины были из четырех разных городов. Он хотел поговорить с отцом наедине, но отец позвал нас в дом и усадил за стол. Мы не плакали и не кричали, не искали утешения, ибо знали, что никакого утешения быть не может. Я подумала о матери и про себя помолилась, чтобы нас скорее арестовали и мы могли бы увидеться, пока ей не вынесли приговор. Я вспомнила о Доркас Гуд, маленькой дочке Сары Гуд, которую, как и ее мать, держали в заточении в цепях. Я спросила у Роберта, отпустят ли ее на свободу после смерти матери. Он ответил не сразу. Потом сказал, что девочка в темнице осиротела и на свободу ее отпустят лишь спустя четыре месяца. Столько времени потребуется отцу девочки, чтобы собрать деньги на выкуп. Той ночью, когда Ханна уснула, я дала волю слезам и гневу. Я рвала зубами подушку и в бессильном отчаянии терзала одеяло. Ближе к утру мне приснились черные дрозды, нанизанные на колья. Они били крыльями, тщетно пытаясь освободиться.

Если бы нам было дано знать будущее, многие ли решились бы на отчаянный шаг, чтобы его изменить? Что, если бы мы вдруг узнали, что нам предстоит лишиться дома, семьи и даже жизни? А чтобы все это спасти, нам нужно отдать взамен самое дорогое — свои души. Кто из нас отдаст то, что и увидеть-то нельзя, ради обретения чего-то вполне реального, осязаемого? Думаю, многие легко отделили бы себя от своих бессмертных душ, как снимают кожицу с ошпаренной сливы, если бы это продлило наше пребывание на этой земле и мы могли бы и дальше набивать себе животы и спокойно спать ночью в теплых постелях.

Моя мать не стала этого делать и должна была заплатить высокую цену за свой выбор. Отстаивая свою невиновность перед судьями, она была слишком непохожей на других, слишком прямой, слишком непокорной и была наказана скорее за это, а не за то, что была признана ведьмой. Самое удивительное, что отец наказан не был. Пока в течение многих месяцев шла истерическая охота на ведьм, моего отца, человека исполинского роста и недюжинной силы, который вопреки обычаям охотился и занимался рыбной ловлей в одиночку и который едва ли обменялся парой слов с соседями, ни разу не вызвали на допрос, не просили дать показания под присягой, не пытали и не заключили в тюрьму. Против него даже не были выдвинуты обвинения, притом что в тюрьмах томилось немало мужей, вставших на защиту своих жен.

Что позволяло отцу оставаться на свободе? Среди соседей ходило много слухов о его жизни в Англии. Может, то, что он некогда был солдатом, мешало к нему подступиться? Я нашла бы способ расспросить Роберта Рассела о солдатском прошлом отца, ибо они дружили со времен той прошлой английской жизни, но такой возможности мне не представилось. После того как Роберт сообщил нам о казнях, отец обнял его за плечи и сказал с глубочайшей грустью:

— Друг мой, мой старый друг, ты подвергаешь себя и свою семью опасности, общаясь с нами. Не надо сюда приходить, пока все это не закончится.

Сначала Роберт не соглашался, но потом признал правоту отца и ушел, пообещав, что будет делать все возможное, чтобы нам помочь.

Садясь на коня, он сказал отцу на прощание:

— Салем не единственное место, где можно воскресить слухи и сплетни о мертвых, чтобы посеять хаос.

После этого странного высказывания он ускакал прочь, а я почувствовала себя еще более одинокой, чем раньше.

Теперь у меня оставались лишь моя сестра, братья и отец. Что касается отца, я всегда была для него немного чужой. Мы даже редко бывали вместе, за исключением случаев, когда я приносила ему поесть или попить. Отец работал на ферме молча и сосредоточенно и, с одной стороны, всегда был рядом, а с другой — как будто где-то далеко и потому стал для меня таким же незаметным, как рабочая лошадь или вол. Но по мере того, как текли дни без матери, я приспособилась к ритму его жизни — вставала, когда он вставал, спала, когда он спал, и, надрывая живот, поднимала, таскала и копала наравне с братьями. Я наблюдала за ним и за теми, кто встречался ему на пути, и увидела, что все они, почти без исключения, страшно его боятся.

На другой день после последнего приезда к нам Роберта я отправилась с отцом в кузницу Томаса Чандлера за мешком гвоздей и точилом для косы. Томас Чандлер приходился братом Уильяму Чандлеру, хозяину постоялого двора, и был одним из самых важных людей в Андовере, а в его кузнице собирались все мужчины города. Сначала отец велел мне остаться дома и смотреть за Ханной, поскольку Ричард ушел рано утром, чтобы отнести пищу в салемскую тюрьму, и на ферме оставались только Том и Эндрю. В последнее время, когда отец уходил и я оказывалась без его защиты, меня охватывал такой жуткий страх, что я теряла способность двигаться. Я грозилась броситься под колеса, если он не возьмет нас с Ханной в кузницу. В конце концов он сдался и усадил нас рядом с собой на место возницы. Ехать туда надо было по той же дороге, что и в центр города, с той только разницей, что, не доезжая кладбища, надо было резко повернуть на запад по дороге на Ньюбери. В то утро, когда мы пересекли небольшой мост через реку Шаушин и подъехали к кузнице на берегу, там стояло четыре или пять фургонов. Их владельцы приехали, чтобы починить, заточить или купить новые инструменты для приближающейся страды.

Подъезжая, мы видели, что мужчины разбились на небольшие группы и, без сомнения, делились деревенскими новостями, ожидая своей очереди. Но все разговоры смолкли, стоило отцу спрыгнуть с фургона. С минуту они смотрели на нас во все глаза, а потом разом отвернулись, как от холодного ветра, что подул от воды. Они стояли, сгорбившись от неловкости, ковыряя землю носами ботинок и поднимая столбы пыль. Отец не умел ходить не спеша и редко сбавлял скорость на пашне или в поле. Когда же он шел размашистым шагом, мне приходилось бежать что есть духу, чтобы от него не отстать. Он вытащил из фургона большую косу и направился к мужчинам с такой скоростью и размахивал руками с такой силой, что образовавшегося ветра хватило бы, чтобы наполнить небольшой парус. Мужчины забеспокоились. Сначала они решили было не трогаться с места, чтобы отцу пришлось их обойти. Но когда поднятое вверх ржавое лезвие косы оказалось у них под носом, мужчины расступились, и отец спокойно прошел через образовавшийся коридор.