Читать книгу - "Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии - Елена Соломински"

Мои воспоминания были бы крайне неполны, если бы я не упомянул в них о начальстве средних учебных заведений, о директорах, инспекторах гимназий и реальных училищ. С этим миром мне часто приходилось сталкиваться, не только как человеку, принимавшему деятельное участие во многих благотворительных учреждениях Самары, но и, в особенности, как еврею, единственному представителю своего народа в правительственных сферах Самарской губернии. Для еврейских детей, как известно, были установлены особые, драконовские правила приема в гимназии и другие учебные заведения³⁴⁸Положение тех, кто желал учиться, было очень печальным. В таком большом городе, как Самара, имелись всего одна гимназия и одно реальное училище, частных средних учебных заведений не было вовсе. После циркуляра министра народного просвещения Делянова «о кухаркиных детях»³⁴⁹ положение еврейских детей еще более ухудшилось. Каждый попечитель учебного округа, а за ними и директора, стали разно толковать распоряжение о «кухаркиных детях». Что значит «кухаркин сын» или «кухаркина дочь»? Попечители и директора, обратившиеся за разъяснениями к высшей власти в Петербург, получили ответы о необходимости широко и «разумно» толковать этот циркуляр. Под понятие «кухаркины дети» подошли все живущие своим трудом и не принадлежащие к привилегированному сословию. Все еврейские дети, за небольшими исключениями, были включены в категорию «кухаркиных детей». Двери учебных заведений перед ними закрывались, а для детей привилегированных евреев была другая мера, препятствовавшая их образованию: знаменитая процентная норма, введенная для них в конце 1880-х годов.

Май, время приема в учебные заведения, по справедливости мог называться месяцем избиения еврейских младенцев. Что чувствовали дети, видя такую несправедливость?

По поводу приема евреев в гимназию мне и приходилось посещать учебное начальство. Надо было обладать большим хладнокровием и большим тактом, чтобы директор не считал, что вы «учите его законам». В особенности щекотлив был вопрос о процентном отношении. По закону в самарской гимназии евреев принимали в пятипроцентном отношении, то есть на каждые сто христиан пять евреев. Если же было сто десять христиан, евреев могло быть принято пять с половиной. Вот относительно этой половины (выделено автором) у меня велись беседы с директорами. Я доказывал им, что в данном случае надо действовать по правилу «всякое сомнение толкуется в пользу подсудимого», и, что если даже считать всех еврейских детей подсудимыми, обвиняемыми в тяжком преступлении, следовало бы на сто десять христиан принять шесть евреев, так как при всем желании нельзя разрезать еврейского мальчика на две части.

Я имел беседу с автором циркуляра «о кухаркиных детях», министром народного просвещения Иваном Давыдовичем Деляновым. Интересна психология человека. Мне казалось: как грозен должен быть этот министр Российской империи. В действительности Иван Давыдович произвел впечатление даже добродушного человека. Жил он в Петербурге, на Невском проспекте, во дворе Армянской церкви. Он до такой степени был доступен, что многие люди шутки ради заходили к нему на квартиру погреться.

Обратился я к Делянову по следующему поводу. Брат моей жены, окончив самарское реальное училище, не мог, как еврей, из-за процентной нормы, в течение трех лет попасть в высшее учебное заведение. Я решил поехать к Делянову лично. Когда пришел, дверь мне открыл старый лакей, в довольно затрапезном фраке, и, указав на кабинет хозяина, предложил зайти без доклада. Я не последовал его совету, так как дверь в кабинет была открыта, и я увидел, что там сидит какой-то господин, беседующий с Деляновым. Вскоре гость вышел, и я, без доклада, вошел в кабинет Делянова. Начал он со мной беседу по поводу моего ходатайства о приеме родственника в высшее специальное учебное заведение. Узнав, что я – еврей, Делянов сказал, что время для евреев тяжелое, всё ограничивают их да ограничивают, причем, обратившись ко мне, немного удивленно спросил:

– Как случилось, что вот вы – еврей, а занимаете пост судебного следователя? Ведь это единоличная власть, где вам приходится сталкиваться с гущей русского народа?

И, по-видимому, был удивлен, когда я рассказал ему несколько случаев, характеризующих терпимость и отсутствие враждебности крестьянства к иноверцам, в том числе к евреям. Говорил он много о праве жительства евреев. Очень интересовался отношением крестьянского населения ко мне.

Как я сказал, в марте 1904 года я приехал в Саратов, получив там место члена Окружного суда.