Читать книгу - "Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели"

скрипка. Немецкой работы. Если захотите продать, я могу дать контакты покупателей.

– Нет, продавать я не хочу, мне нужен только футляр.

– Хорошо, но у нас простой магазин. Если вы ищете специальный футляр…

– Нет, любой подойдет.

Он вытащил три футляра, совершенно одинаковых. Я положила скрипку в один из них, затем прошла пару шагов до парковки Немецкой больницы и, поблагодарив Ильяса, села в машину.

– Теперь можем ехать в университетскую больницу.

Ох, от сердца отлегло. Скрипка не досталась этому проныре. Я пусть немного, но была горда собой.

Когда мы приехали в больницу, было почти семь. Филиз встретила меня с укором:

– Ну куда ты запропастилась? Старик все глаза проглядел. Все спрашивает, где ты.

– Прости. Снова решала связанный с ним вопрос, задержалась. И тебя здесь продержала в выходной день. Извини, пожалуйста.

– Это неважно, я сегодня дежурю, – тут она добавила, медленно проговаривая слова: – Но ты будь со стариком помягче.

Мне показалось, что это было сказано не просто так, и стало интересно, что она имела в виду. И больница, к которой я уже начала привыкать после нескольких посещений, снова стала чужой – местом, где пахнет лекарствами и ни до чего нельзя дотрагиваться.

– Что такое? Что-то случилось?

– Я тебе говорила, что мы полностью его обследовали.

– Да?

– Мы сделали компьютерную томографию и нашли образование в поджелудочной железе. Выглядело оно подозрительно, и мы предложили ему провести дополнительные исследования. Но он не захотел.

Филиз замолчала, только покачала головой, словно говоря «что поделаешь», и посмотрела на меня.

– Почему не захотел? Разве такими вещами шутят?

– Нет, конечно, но он сказал, что знает про образование – обследовался в Бостоне, и оно оказалось malign.

– Что это значит?

– Злокачественное… У него рак поджелудочной железы!

– Да что ты! И он знает?!

– Знает, но особо не переживает, кажется. Он лишь посмеялся и поблагодарил. Настоящий джентльмен.

– И сколько ему осталось?

– Сложно сказать. Но онкологи говорят, не более полугода.

– Значит, он приехал в Стамбул, чтобы попрощаться?

– Выходит, что так. Ладно, не заставляй его больше ждать, но не показывай, что знаешь, если он сам не скажет. Вообще, по правилам врачебной этики мне даже тебе нельзя было говорить.

– Не беспокойся, Филиз, я не скажу.

Мы вместе дошли до палаты. Во мне все перевернулось. Было странно сознавать, что Вагнер приговорен к смерти.

Когда он увидел нас, у него загорелись глаза.

– О, а я думал, вы меня бросили и не приедете.

Он был в хорошем настроении, уже собрался, снова надел свой черный костюм, повязал галстук, аккуратно причесал волосы. Он выглядел таким красивым – невыносимо было думать, что через какое-то время его не станет.

Уходя из больницы, он с каждым лично попрощался, раздал медсестрам и санитаркам чаевые. Мы сели в машину.

– Ого, и машина новая, и водитель.

– Да. Тот мерседес в ремонте, им занимается шофер. Но этот еще лучше.

Затем я добавила:

– Это наш последний вечер, профессор. Вы поедете сразу в отель или хотите еще что-нибудь посмотреть?

– Конечно хочу. Хочу, только стеснялся вам сказать, чтобы не беспокоить. Если бы могли заехать на площадь Султанахмет, я бы повидал эти места в последний раз.

От этого «в последний раз» у меня защемило сердце. Я сказала Ильясу, и, следуя вдоль трамвайных путей, мы приехали на площадь. Мечеть Султанахмет и Айя-София светились огнями, и когда мы стояли между ними, возникало странное чувство: будто мы путешествовали во времени. Профессор задумчиво глядел вокруг. Я подошла к продавцу у внешних стен Айя-Софии и купила жареные каштаны в бумажном кульке. Мы принялись есть, обжигая рты.

– Знаете, а мы сейчас на знаменитом византийском Ипподроме, – прервал молчание профессор.

– Знаю.

– Во время восстания «Ника» мятежники сожгли и Святую Софию[78]. А это здание вы знаете?

– Да, это дворец дамата[79] Ибрагима-паши, сейчас там музей.

– А вам известно, что этот несчастный визирь установил на площади три статуи?

– Нет, – ответила я, не скрывая удивления, – насколько мне известно, в исламе статуи запрещены.

– Верно, однако Ибрагим-паша был настолько уверен в своем могуществе, что поставил здесь на трех высоких колоннах бронзовые статуи Дианы, Геркулеса и Аполлона. К статуе Дианы даже приходили будущие матери и молились, чтобы их дети были такими же красивыми и крепкими, как она.

– А что потом с ними случилось?

– После того как султан Сулейман приказал задушить Ибрагима-пашу, народ опрокинул и разбил статуи. Утверждали, что Ибрагим-паша был идолопоклонником. В этом вся Османская история. Кто-то строит, другие разрушают. И между этими двумя силами идет вечная борьба. Вы были в Венеции?

Профессор перескакивал с темы на тему, от него словно исходило какое-то возбуждение.

– Нет.

– Самый знаменитый и дорогой отель Венеции называется «Гритти Палас».

Меня удивило, как он перешел от Османской империи к Венеции, но я промолчала. Должно быть, так на него действовала таинственная, будто неземная атмосфера площади Султанахмет. Видеть два великих храма – православный и мусульманский – и представлять события, произошедшие на этой площади, – такое действительно может вводить в странное состояние. Тем более к вечеру туристические автобусы уже уехали, и вокруг не осталось ничего, что напоминало бы о современности.

Всякий раз, когда я посещала Айю-Софию, мне на ум приходили два ее архитектора. Они умерли полторы тысячи лет назад, уже кости истлели, их род затерялся, однако их произведение продолжало жить.

– Гритти были очень знатным венецианским родом, – продолжал профессор. – Посол Венеции в Османской империи Андреа Гритти впоследствии стал дожем – правителем республики. У него был сын Альвизе, который наряду с греком Ибрагимом из Парги был лучшим другом шехзаде[80] Сулеймана. Они были не разлей вода, Ибрагим развлекал наследника игрой на скрипке, Гритти – на гитаре. Ну а Бейоглу вы знаете?

Сегодня он точно решил меня удивить.

– Конечно. Мы сейчас туда поедем. Район, где находится ваш отель, иностранцы называют Пера, а турки – Бейоглу.

– А вы задумывались, почему он называется Бейоглу?

– Нет.

– У Альвизе Гритти в Пере был дворец, и он был сыном бея[81], то есть Андреа Гритти. Теперь понимаете?

Я расплылась в улыбке.

– Конечно, понимаю. Вот только мне интересно, почему Сулейман приказал задушить друга своей молодости. Как думаете?

– По естественной причине: у него была власть.

– Любая власть убивает?

– Да! Власть означает насилие. Тем более неограниченная власть.

– А если у власти будут хорошие люди?

– Так не бывает.

– Почему?

Он горько улыбнулся:

– Хорошие люди к власти не приходят, а если такое и случается, то власть их развращает, делает жестокими.

Я засмеялась:

– Простите, профессор, но вы зациклились на Гитлере. Что значит «всякая власть убивает»? Ну вот