Читать книгу - "Частная жизнь женщины в Древней Руси и Московии. Невеста, жена, любовница - Наталья Пушкарева"

И одновременно в качестве образцов для подражания стали появляться в посадской литературе описания таких женских качеств, как находчивость, смекалка, «ухищрения» (ранее характеризовавшие лишь «хытрости» «злых жен»), проявленные в умении устоять под напором поклонников и сохранить верность истинно «доброй жены».^[403] Лучший пример тому — «купцовая женка» Татьяна Сутулова («Повесть о Карпе Сутулове»). Практичная, смелая, деятельная, активно охраняющая свой семейный очаг и ничуть не похожая на своих предшественниц, «добрых жен» из Прологов и псевдозлатоустовых «слов», эта героиня русской жизни XVII столетия предстала перед современниками полной противоположностью уныло-назидательной в своей добродетельности Февронии. Весь сюжет повести закручен вокруг добивающихся расположения Татьяны поклонников, каждый из которых мечтал с нею «лещи» («Ляг ты со мною на ночь…»). Автор впервые в русской литературе изображал женщину в такой ситуации не возмущающейся настойчивостью похотливых мужчин, не одержимой праведным гневом, а посмеивающейся над ними и даже извлекающей выгоду из происходящего. «Подивившись» хитрости супруги, муж «велми похвалил» ее не только за «соромяжливость», но и за умение сделать свой «целомудренный разум» источником весьма значительного денежного «примысла».^[404]

С сочувствием проделкам наглого Фрола и Аннушки обрисовал автор «Повести о Фроле Скобееве» обман ими родителей. Причина в том, что речь в повести шла не об обмане законного мужа, а «всего лишь» о притворстве перед лицом прежних властителей судьбы девушки.^[405] Так, неожиданно возникшее в посадской литературе XVII века сочувствие женщине, нарушившей житейскую мораль — презревшей теремное заточение или власть отца над своей судьбой, — парадоксальным образом содействовало укреплению идеала супружеской верности. Этот идеал, понимаемый прежде всего как верность жены мужу и издавна пропагандируемый церковной литературой, да и народной мудростью, приобрел в XVII веке новые краски.

Верность супруги стала пониматься как нравственный постулат, как предпосылка «согласного жительства во владелстве и в дому», неверность — как «погыбель и тщета» любого, самого крепкого и богатого домохозяйства. Причем отношения в семье прямо проецировались на державу: «несогласие» и «несогласное жителство» в государстве уподоблялись неладам в семье, где жена неверна мужу, и обещали стране гибель.^[406]

Нравственный идеал верности супругов «до гроба», пропагандировавшийся официальной моралью, — идеал верности, основанной не на бесстрастности и холодной рассудочности (как у Петра и Февронии), а на искреннем, живом, отнюдь не религиозном чувстве, — постепенно перерастал в народный, находя отражение не только в переводной литературе, но и в посадских повестях, в которых стала акцентироваться незаменимость избранника для любящего сердца женщины: «Твори, господине, еже хощети! Аз тебе передаю и дом весь… Аз бо с тобою вечно хощу жити!»,^[407] «Образ (портрет. — Н. П.) твой сотворила, чтобы мне зрети на него и твою любовь во всяк час поминати».

Размышляя над возможностью «воспитания» жены, даже «жены злой», современники царевны Софьи и царицы Натальи Кирилловны, княгини Татьяны Ивановны Голицыной и других активных и деятельных женщин конца XVII века все чаще приходили к выводу, что «сварливую и гневливую» жену можно «преходить разумом», а не «учащая раны» и не «бия ее жезлом», как в то делали столетием раньше.^[408]

О том, что в семьях допетровского времени мужья часто били и мучили своих жен и это было нормой семейных отношений, современные историки судят на основе судебных актов, источников церковного происхождения (текстов о «злых женах»),^[409] по некоторым сообщениям путешественников-иностранцев и, конечно, Домострою. Без сомнения, в Средние века, когда жизнь людей была наполнена насилием, вряд ли семейная жизнь отличалась душевностью. Это утверждение, по-видимому, верно как для взаимоотношений супругов, так и родителей и детей. Материалы судебных дел начиная с XI–XII веков (в том числе берестяные грамоты) подтверждают многочисленность случаев, когда муж избивал жену: «И он, Иван, в таких молодых летех пиет, и напився пиян свою жену бьет и мучит, а дому государь своего не знает, у Ивана жена да сын всегда в слезах пребывает…»;^[410] «тот Артемий Михайлов, забыв страх Божий, пьет, а свою жену, а мою племянницу, безпрестанна мучит, и что было за нею приданова — то все пропил…» и т. д. От судебных памятников^[411] не отстают и литературные. Но в отличие от первых, зафиксировавших ситуации беспричинных, казалось бы, семейных конфликтов, посадские повести XVII века, как правило, очень точны в описании мотивации мужской несдержанности в отношении жен: чаще всего это «чюжеложьство» и «скверное хотение» (к «блуду» вне брака) законной супруги.^[412]

Некоторую информацию также дают исповедные вопросы женам об «ответных ударах» на обиды мужей («Не хватала ли мужа в бою за тайные уды? — один год епитимьи, сто поклонов в день») и светские законы, которые наказывали за мужеубийство (закапывание в землю по плечи) и «драку по-женьскы» (уксусы, «одеранье», матерное «лаянье» и «рыканье» и т. п.).^[413] Не случайно Адам Олеарий отметил, что «нрав русских лишь сначала оказывается терпеливым, а потом ожесточается и переходит к мятежу». Примеры именно такого ожесточения и сопротивления женщин беспросветности своей судьбы, образу жизни, который они часто не вольны были выбирать, сохранили судебные документы.^[414]