Читать книгу - "Год чудес - Джеральдин Брукс"

Заслышав крики, мои соседи, горстка угрюмых выживших, высыпали из домов. На всех лицах был ужас. Я подбежала к Кристоферу и стала упрашивать его зайти в мой дом, чтобы я смогла обработать его раны.

– Нет, госпожа, не пойду. То, что мучает меня больше всего, вам не исцелить.

Я взяла его под локоть, но он отмахнулся от меня и оперся о стену соседского дома.

– Нынче ваш отец пытался убить меня во сне. Проснувшись среди ночи, я увидал, как он замахивается лопатой. Когда я вновь открыл глаза, я уже лежал в могиле! Это дьявольское отродье схоронило меня, хоть я был не мертвее вашего. По счастью, ленивый и алчный до моего имущества, он лишь слегка присыпал меня землей, и я не задохнулся. Вдобавок ко всему я горняк и привычен лежать носом в грунте.

Мужчины закивали. По давно заведенному порядку, если кто-то в забое получал увечье, горняки снимали слой дерна и укладывали товарища в яму лицом вниз, чтобы быстрее восстановил силы.

– Чтобы выбраться из могилы, – продолжал Кристофер, – пришлось мне рыть землю, словно кроту. Сегодня он у меня нажрется грязи и никогда уж не увидит света дня!

– Точно! – прокричали с другой стороны дороги. – Точно-точно! Давно пора разобраться с этим злодеем!

Толпа росла подобно тому, как пряжа наматывается на веретено. Кто-то укрыл Кристофера плащом.

– Благодарствую, – произнес он, губы в корке из земли и крови. – Эта свинья не только пыталась отнять у меня жизнь, она забрала самое платье, в котором я лежал.

Точно каменная статуя, я стояла и смотрела, как мужчины, десяток или дюжина, поспешили к дому отца. Я стояла на месте и не шла к отцу, чтобы его предостеречь, не бежала за мистером Момпельоном, не делала ровным счетом ничего, чтобы его спасти. Я стояла на месте, и все, о чем я могла думать, – это его жгучий кулак и его смрадное дыхание. Я стояла на месте, пока толпа не взошла на холм и не скрылась из виду. Тогда я возвратилась домой готовиться к трудам нового дня.

Буря, что дала о себе знать еще утром, грянула, едва день перевалил за половину. Она пришла с северо-востока, продвигаясь по долине отдельными снежными завесами, похожими на страницы письма, вырванные из чьей-то руки потоком ветра. Редко когда увидишь такое зрелище, и, стоя на вершине холма, в яблоневом саду, я завороженно следила за медленным движением белых колонн, вырисовывавшихся на фоне черных туч.

Там меня и застала толпа горняков, поднявшаяся по склону, меж деревьев, совсем как в ту ночь, когда погиб Сэм. На этот раз впереди шел Алан Хоутон. Они желают, сказал Алан, чтобы я выступила свидетелем на заседании горнорудного суда и рассказала о том, что видела в доме Унвинов.

– Ты также можешь говорить в защиту отца, – добавил он.

– Я не хочу идти с вами, бергмейстер. – После сиплого баса Алана Хоутона слова мои, какие-то невесомые, будто развеялись на ветру. – Мне нечего сказать. Все, что видела я, видели и другие. Прошу, не требуйте от меня этого.

Однако Хоутон не отступался. Когда стихия наконец обрушила на деревню свою ярость, мужчины, которым предстояло решить судьбу моего отца, повели меня с собой – и не куда-нибудь, а в «Горняцкий дворик».

Люди собрались во внутреннем дворе трактира, как в тот вечер, когда Мерри Уикфорд принесла бергмейстеру блюдо руды. На этот раз народу было меньше: с прошлого заседания поветрие унесло жизни троих из двадцати горных присяжных. Во дворе стояли два длинных стола, вдоль второго этажа тянулась крытая галерея, откуда в иные времена постояльцы попадали к себе в комнаты. С тех пор как мы принесли воскресную клятву, в деревне не бывало приезжих и комнаты пустовали. Некоторые горняки стояли на галерее – затем ли, чтобы укрыться от снега, или не желали приближаться к товарищам, сказать не берусь. Когда мы прошли во двор, шесть или семь человек облокотились на перила, чтобы получше нас разглядеть. В воздухе витали снежинки, и сидевшие за столами кутались в одеяла и плащи. Лица у всех были мрачные. Я огляделась в поисках Эфры, но ее нигде не было видно. Возможно, она побоялась предстать перед этими разъяренными, угрюмыми мужчинами. Снегопад приглушал все звуки, даже раскатистый голос Алана Хоутона, занявшего место во главе большого стола.

– Джосайя Бонт!

Отец стоял со связанными впереди руками у другого конца стола, его крепко держали двое горняков. Он ничего не ответил, и тот, что покрупнее, Генри Своуп, отвесил ему подзатыльник:

– Отвечай «здесь»!

– Здесь, – проворчал отец.

– Джосайя Бонт, тебе известно, какие преступления привели тебя сюда. Ты не горнорабочий и в обычное время не отвечал бы перед горным судом. Однако некому больше вершить правосудие в этой деревне, и вершить его будем мы. Вы все, здесь собравшиеся, должны знать также, что этот суд не вправе разбирать дела об убийстве или покушении на убийство. А посему мы не призовем Джосайю Бонта к ответу за эти злодеяния. Мы призовем его к ответу за следующее.

Во-первых, ты обвиняешься в том, что тысяча шестьсот шестьдесят шестого года апреля третьего дня вошел в дом Кристофера Унвина, горнорабочего, и забрал оттуда серебряный кувшин. Признаешь ли ты свою вину?

Отец понуро молчал. Своуп схватил его за подбородок, заставил поднять голову и прошипел:

– Смотри на бергмейстера, Джосс Бонт, и отвечай «да» али «нет», не то испробуешь моего кулака.

Голос отца был едва слышен. Должно быть, он почувствовал, какая ненависть исходит от собравшихся мужчин. Даже в его помутненный грогом рассудок пришла мысль, что горняки только пуще рассвирепеют, если заставлять их ждать на морозе, и вынесут ему еще более суровый приговор.

– Да, – сказал он наконец.

– Во-вторых, ты обвиняешься в том, что того же числа и из того же дома забрал серебряную солонку. Признаешь ли ты свою вину?

– Да.

– В-третьих, ты обвиняешься в том, что того же числа и из того же дома забрал два бронзовых подсвечника искусной отделки. Признаешь ли ты свою вину?

– Да.

– В-четвертых, ты обвиняешься в том, что того же числа и из того же дома забрал батистовую сорочку, каковую снял с самого Кристофера Унвина. Признаешь ли ты свою вину?

Тут устыдился даже сам отец. Повесив голову, он глухо пробормотал:

– Да.

– Джосайя Бонт, коль скоро ты признаешься в совершении этих преступлений, наш вердикт – виновен. Желает ли кто-нибудь выступить в защиту этого человека, прежде чем я вынесу приговор?

Все взгляды обратились туда, где стояла я, – у стенки, по правую руку от Алана Хоутона, мечтая затеряться в тени. Все, включая взгляд отца. В первую минуту он смотрел надменно, словно петух в курятнике. Я молча встретила его взгляд, и на лице его отразилось удивление, затем растерянность, и, наконец, когда он уразумел, что я не буду говорить в его защиту, лицо его как-то обвисло. В нем был гнев, но также и разочарование и первые промельки печального откровения. Я отвернулась: этого намека на скорбь мне было не вынести. О, я знала, что дорого заплачу за свое молчание. Но я не могла говорить в его защиту. Вернее, не желала.