Читать книгу - "Великая Армия, поверженная изменой и предательством. К итогам участия России в 1-ой мировой войне - Виктор Устинов"

Великий князь Николай Николаевич к лету 1915 года реформировал и укрепил способными кадрами отделы контрразведки в Ставке и штабах фронтов и армий, которые в противоборстве с германской разведкой одерживали одну победу за другой. Каждое разоблачение агентов в войсках тянуло за собой зловещую цепь государственных измен в столицу империи, куда не доставала карающая рука возмездия великого князя. Арест полковника Мясоедова позволил вскрыть разветвленную агентурную сеть немецкой и австрийской разведок, созданную вокруг военного министра Сухомлинова самим министром-изменником. Сенатор Посников, расследовавший позднее дело Сухомлинова, отмечал, что к дому военного министра сходятся восемь шпионских организаций^[279]. В этой крепко связанной цепи государственных измен, в которую были втянуты министры и высшие сановники царского двора, главным передаточным звеном от императрицы к лидерам немецкой партии служил «старец» Распутин. Неприязнь Распутина к великому князю Николаю Николаевичу проявилась вскоре после назначения его Верховным главнокомандующим, о чем сама императрица поведала императору в своем письме 20 сентября 1914 года, когда царь находился в Ставке: «Григорий ревниво любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н. играл какую-либо роль». Пройдет некоторое время, и императрица выразит своему мужу еще более резкую оценку великого князя Николая Николаевича: «Я ненавижу твое пребывание в Ставке, — и многие разделяют мое мнение, так как ты там не видишь солдат, а слушаешь советы Н., которые не хороши и не могут быть хорошими»^[280]. Но еще в середине июня императрица Александра Федоровна была противником не только того, чтобы Николай II стал Верховным главнокомандующим армией, но и противником его частых поездок в Ставку. «Он был (Распутин. — Авт.) так против твоей поездки в Ставку, потому что там тебя обхаживают и заставляют делать вещи, которых лучше бы не делать. Здесь атмосфера в твоем доме здоровая…»^[281].

Вокруг Распутина всегда вращалось несколько германских агентов и их пособников в лице его личного секретаря Симановича и банкиров Мануса и Рубинштейна. До Распутина доходили сведения об аресте Мясоедова и других немецко-австрийских агентов в русской армии, с которыми он поддерживал тесные отношения и связи. «Старец» догадывался о сжимающемся вокруг него кольце русской контрразведки, и, чтобы проверить свои подозрения, Распутин дал телеграмму великому князю Николаю Николаевичу с изъявлением пожелания приехать в Ставку и встретиться с Верховным главнокомандующим. Без всяких обиняков великий князь ответил ему: «Приезжайте, я вас повешу»^[282]. Такое наказание обычно выносилось шпионам и агентам, и оно официально было прописано в законах многих европейских стран того времени, и русское законодательство следовало этим принципам. По краткому ответу князя Распутин понял, что против него в органах контрразведки Ставки собран достоверный материал о его шпионаже на пользу Германии, и с этого времени «старец» начал борьбу с Верховным главнокомандующим, в которую он втянул императора, и императрицу, и, конечно, двор со всеми его административными возможностями по назначению высших чинов империи.

Распутину высшие сановники двора предоставили полное право беспрепятственно общаться с царем и царицей в любое время дня и ночи и влиять на венценосную семью так, как того желал сам «старец». Одновременно сам Распутин был окружен целой ватагой опытных агентов, направлявших его и следивших за каждым его шагом. Председатель правительства, министры и высокие чиновники часами ждали аудиенции у царя, а «старец» мог вальяжно открывать любые царские двери и посещать даже комнаты наследника и принцесс, когда ему вздумается. «Стукотну в дверь и вхожу», — так сам старец рассказывал о своем поведении в апартаментах царствующей четы. Под гипноз и развращающее обаяние этого человека первой попала императрица и ее ближайшая подруга Вырубова, затем император и дети. Отдавая в руки Распутина царскую семью, двор стал наделять «старца» властью, в применении которой видна рука опытного режиссера, ни разу не сфальшивившего в назначении нужных прусскому окружении высоких лиц империи.

Незадолго до принятия Николаем II решения самому возглавить армию царица скажет еще более резко о великом князе: «…Н. с кликой Гучков, Родзянко, Самарин и т. д.»^[283]. Дни пребывания Николая Николаевича в должности Верховного главнокомандующего были сочтены.

Император еще не вернулся из Ставки в столицу, но императрица уже знала о новых назначениях, и она не скрывала своего недовольства великим князем. «Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо положить этому конец — и дать ему только военные дела — как Френч и Жоффр. Никто теперь не знает, кто император. Кажется со стороны, будто Н. все решает, производит перемены, выбирает людей — это приводит меня в отчаяние. Все делается наперекор Его желаниям»^[284]. Устами недалекой императрицы, совершенно не разбирающейся в военной стратегии, дается оценка складывающихся отношений Главнокомандующего английскими экспедиционными силами во Франции на тот период фельдмаршала Френча и Главнокомандующего французскими армиями Севера и Северо-Востока маршала Жоффра с правительствами Великобритании и Франции, знать и оценивать которые мог только узкий круг лиц, обнимавших своим умом поле великой битвы в Западной Европе, мало известной в России. Это была та вершина, на которую взобралась немецкая агентура в министерстве императорского двора русского царя, диктовавшая устами императрицы правила поведения императору в его отношениях с Верховным главнокомандующим армией великим князем Николаем Николаевичем. Александра Федоровна, по подсказке своего прусского окружения, дала оценку и вновь назначенным министрам: «…относительно Самарина я более чем огорчена, я прямо в отчаянии. Теперь… все пойдет плохо… Он будет работать против нас, против Гр.»^[285]. Императрица так высоко чтила Григория Распутина, что в письмах к императору она писала его имя и всякое упоминание о нем с большой буквы, давая разительный пример подчинения себя духу и воле другого человека. Она очень недовольна и назначением Поливанова: «Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра… разве он такой человек, к которому можно иметь доверие?.. Не враг ли он нашего Друга, что всегда приносит несчастье?»^[286]