Читать книгу - "Пошатнувшийся трон. Правда о покушениях на Александра III - Виталий Раул"

Дрожите, тираны, и вы, изменники, Позор всех сословий, дрожите! Ваши планы, отцеубийцы, получат наконец по заслугам! Все станут солдатами, чтобы с вами бороться, Если они упадут, наши молодые герои, Франция породит новых…^[5]

Вместе со своим всеядным монархом внимал звукам «Марсельезы» покорный своему повелителю Двор. Даже лондонская «Times» не нашла от смущения других слов, кроме как: «Мы увидим, сколько это продлится». Монархическая Европа замерла от изумления. Говорят, что любимой поговоркой Бисмарка была «Глупость — дар Божий, но не следует им злоупотреблять». Российский монарх стал явно злоупотреблять даром Божьим, отпущенным ему сверх меры.

После столь знаменательного события, которым явился восторженный прием французских моряков в Кронштадте, в российском МИДе почувствовали необычную роль посла в Париже Моренгейма. Оказалось, что Моренгейм ведет прямые переговоры в Париже, а в Петербурге с нетерпением ждут их результатов. Моренгейм прибыл с докладом в Петербург 5 августа 1891 года. Ламсдорф, когда узнал подробности доклада своего министра императору 7 августа, первым почувствовал, что монарх ведет прямую дипломатию с французским правительством, а российский МИД с Гирсом во главе являются простыми статистами:

«Странные порядки в нашем министерстве! …Тем не менее во всем этом кроется нечто такое, что мне не слишком нравиться. Государь также ясно выразил желание, чтобы Моренгейм не приезжал в Копенгаген. Это очень хорошо, что он сюда приехал, этак можно о всем переговорить и тут покончить» [54].

Предстоял ритуальный отъезд Их Величеств в Копенгаген, и перед самым отъездом монарх пожелал лично повидаться со своим послом. Моренгейм был принят императором в Петергофе и имел с ним короткую, но исчерпывающую беседу. Как следовало из доклада посла, дела подвинулись настолько, что на повестке дня стоял вопрос о способе совместного отпора врагу. Получив личные инструкции императора, Моренгейм немедленно отбыл в Париж.

Несколько притормозили развитие событий перемены во французском правительстве, но появившийся новый хозяин особняка на Гагаринской набережной в Петербурге (посольство Франции), Гюстав Луи де Монтебелло, инициировал продолжение темы российско-французского сближения. «Сердечное согласие» при новом после Франции стало плавно перетекать в военную конвенцию. Надо отдать должное российской дипломатии — она проявила в этом вопросе достаточную разборчивость и скептицизм. Решение, однако, оставалось всегда за всесильным и не слишком мудрым монархом. В феврале 1892 года Монтебелло составил секретную записку, адресованную лично императору, с конкретными предложениями по военной конвенции.

В рассказе Ламсдорфа, имеющемся в его Дневнике, содержится еще одно указание на прямые контакты императора с Французской республикой, минуя своего собственного министра иностранных дел. Ламсдорф так описывает доклад Гирса императору 25 февраля 1892 года:

«Когда заходит речь о весьма секретной записке Монтебелло, государь выражает намерение оставить ее у себя, с тем чтобы прочитать ее на досуге, но сразу же высказывается в духе этой записки:

«Нам действительно надо договориться с французами и в случае войны между Францией и Германией тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени разбить сначала Францию, а потом обратиться на нас. Надо исправить ошибки прошлого и разгромить Германию при первой возможности. Когда Германия распадется, Австрия уже ничего не посмеет» и т. д. и т. п. …Его Величество молол такой вздор и проявлял столь дикие инстинкты, что оставалось лишь терпеливо слушать, пока он кончит. Наконец, Гирс задал ему вопрос:

«Что же выиграем мы, если, поддержав Францию, поможем ей разгромить Германию?» — «Как что? А именно то, что Германии не станет и она распадется, как и прежде, на мелкие и слабые государства». Но ведь в этом и заключается вопрос. Едва ли Германия распадется, когда речь зайдет о ее независимости; скорее, можно предположить, что она сплотится в этой борьбе. …Франция в случае успеха, уже удовлетворенная реваншем, не будет более в нас нуждаться…

…Будет ли удобно оставлять в руках столь непрочного правительства компрометирующее нас соглашение, намеченное в записке графа Монтебелло? …Это соображение, по-видимому, произвело на нашего монарха некоторое впечатление, он сохраняет у себя записку …и высказывает намерение вынести решение позже» [54].

Диалог императора со своим министром иностранных дел напоминал беседу дедушки-профессора со своим внуком-школяром, до смешного самоуверенным. Между тем решение уже было принято на лужайках Фреденсборга, под жареную дичь с добрым бокалом вина. Император, преодолевая сопротивление российского МИДа, вел дело к заключению с Францией военной конвенции. Последующие прямые переговоры бесцветного военного министра Ванновского с начальником генерального штаба Французской республики генералом Буадефром подвели черту под усилиями русских дипломатов сохранить в Европе баланс сил. При этом и сам министр иностранных дел Гирс, и его проницательный советник Ламсдорф добросовестно заблуждались относительно настоящей мотивации своего монарха. Как-то, обсуждая между собой современный внешнеполитический курс России, они невольно коснулись влияния императрицы:

«Так мы начали говорить об императорской семье. Министр замечает, что императрица не играла до сих пор благотворной роли; с ее появлением семья, обладавшая прекрасными качествами, выродилась как физически, так и морально; ее ненависть к немцам поставила нас политически в неблагоприятное положение, так как именно датские счеты к ним, несомненно, привили и государю, и наследнику чувства и поведение, приведшие к постоянной натянутости в наших отношениях с соседними империями» [54].

С таким суждением, лежащим на поверхности, трудно согласиться. Безусловно, императрица Мария Федоровна не испытывала теплых чувств к государству, обобравшему ее родину как липку. При этом, без всякого сомнения, она отдавала себе отчет в том, что вернуть утраченное невозможно. Натянутость в отношениях с Германией имела совершенно другие корни, и ее первопричиной на самом деле являлся российский император Александр III. Груз условной легитимности его как монарха не исчез даже после полной переделки «под себя» «Учреждения об императорской фамилии». Именно в Германии была хорошо известна скабрезная история, связанная с происхождением его матери, императрицы Марии Александровны. Намерение уничтожить Германию, о котором проговорился император своему министру, объяснялось его желанием избавиться от дамоклова меча собственной нелигитимности, которую в любой момент могли раструбить по всей Европе. Возможно, о такой перспективе ему намекнули во время работы над новой редакцией «Учреждения об императорской фамилии», вероятно, на одном из «саммитов» во Фреденсборге.

Идею уничтожения Германии, которую упорно продвигал российский император, готовый ради ее осуществления спеть Марсельезу, не разделяли не только в дипломатических кругах, но и в среде русской аристократии. Александру III все это было прекрасно известно, и одержимость его на этом направлении поражает. Старание императора засекретить проработку вопроса в военных кругах Франции и России, конечно, было обречено на разного рода утечки и приводило к нарастанию противостояния с Германией в экономической сфере.