Читать книгу - "Каверин - Наталья Старосельская"

Что же еще сказать о нем? Он всегда казался мне человеком, который „сам сделал себя“, ни на кого не рассчитывая. Он не боялся ответственности».

Окидывая взглядом всю жизнь Вениамина Александровича Каверина, можем с уверенностью сказать, что именно эти качества более прочих ценил он в окружающих, стараясь их вырабатывать и в себе в первую очередь. Возможно, потому, что именно они дают человеку ту внутреннюю свободу, без которой немыслимо подлинное творчество. А значит — и жизнь.

Здесь же, на Крайнем Севере, Вениамин Каверин наткнулся на сюжет, показавшийся ему поначалу невероятным. Однако впоследствии именно он лег в основу повести «Семь пар нечистых», о которой речь впереди. Она была написана не по «свежим следам», а когда редакции мурманских газет и журналов обратились к Вениамину Александровичу с просьбой вспомнить о военном лихолетье в их краях в связи с двадцатой годовщиной начала войны.

Повесть «Семь пар нечистых» занимает особое место в творческом наследии Вениамина Александровича Каверина, потому что в ней органически слились те «струи», что в разное время составляли основу его прозы. Сугубо документальное, реальное событие, увиденное сквозь призму прошедших десятилетий, другим личным и духовным опытом, иным профессиональным взглядом, описано до такой степени «плотно», что и не отличить вымысел, художественную составляющую, от факта. Но, пожалуй, очень важный момент заключен в еще одной характерной черте: при всей достоверности и даже некоторой будничности событий на стареньком судне «Онега» в дни, предшествующие началу войны, повесть одухотворена аурой тайны — находящиеся в трюме заключенные порой напоминают шайку разбойников из любимой Кавериным в юности авантюрной литературы. Разгадать их по отдельности при очевидной полярности судеб, характеров, намерений Веревкина и Аламасова становится иногда трудно — кажется, что герой-одиночка (собственно, так и есть на самом деле) скрыто, но активно противостоит старосте заключенных, подчинившему почти всех своей злой воле.

Напряжение от мысли, удастся или не удастся задуманный Аламасовым побег, возрастает, словно в хорошем детективном романе, а искусно вплетенные в повесть «боковые» сюжеты о поездке жены Веревкина в Москву к наркому в поисках справедливости, презрительные рассуждения Сбоева о торговых судах (одним из которых была некогда «Онега»), его запрет вынести на палубу орудия после появления в небе первого немецкого бомбардировщика за несколько дней до официального начала войны, грустные размышления капитана Миронова о далеко отстоящих друг от друга, живущих каждый своей правдой поколениях — позволяют читателю словно своими глазами видеть происходящее одновременно в нескольких точках пространства.

О. Новикова и Вл. Новиков в своей книге отмечают: «Острота достигает необходимой кульминации, но узел конфликта не развязывается, а скорее разрезается — переводом повествования в совершенно другой план… Началась война. Восемнадцать лет отделяет момент зарождения фабулы… от претворения этой фабулы в художественный сюжет. Автору понадобилось забыть историю, „записанную со слов одного моряка в 1943 году“, и вспомнить ее заново. Вспомнить уже в новом качестве…»

А Вениамин Каверин в «Очерке работы» подробно рассказывает о том, как обратился к адмиралу А. Г. Головко с вопросом: не сочинил ли моряк эту историю? Услышав в ответ, что все происходило на самом деле, и прислушавшись к совету адмирала вновь отправиться на Крайний Север, спустя почти два десятилетия, писатель собрался в путь. Старое судно торгового флота, принадлежавшее Соловецкому монастырю, давно было списано, но Каверину предложили осмотреть не менее старый пароход… Не отрывая карандаша от блокнота, Вениамин Александрович записывал всё подряд и вдруг поймал себя на том, что в годы войны не заметил необычайной красоты северной природы, зато теперь она предстала перед ним во всём своем величии. И потому, наверное, как бы ни были мы увлечены фабулой «Семи пар нечистых», невозможно оторваться от подлинно поэтического восприятия моря, неба, облаков, постоянно меняющих ландшафт неба, от линии берега, поросшего густым лесом.

Проделав тот путь, что проделала в те далекие годы «Онега», Каверин вернулся в Москву и тотчас начал писать повесть.

Что же касается мысли исследователей об узле конфликта, который «не развязывается, а скорее разрезается», здесь мне видится та логика жизни, которая 22 июня 1941 года естественным образом разрезала судьбы страны и людей, переведя в другой план самое их существование. И именно потому этот «узел» представляется особенно драматическим и достоверным; он и обусловил патетику финала, сделав ее совершенно оправданной, — заключенные вступают в бой и дают отпор немцам, маленькое торговое судно сбивает фашистский самолет, а один из самых рьяных подчиненных старосты Аламасова, заключенный Будков, становится героем, о котором пишут газеты…

Интересен и важен и еще один факт.

Описание приезда жены Веревкина в Москву к наркому во всех подробностях — ожидание телефонного звонка в квартире друзей, где Тоня остановилась, посещение дома на Лубянке на следующий день — с точностью повторяет реальность.

В 1933 году Вениамин Александрович и Лидия Николаевна отдыхали в Ялте. Бывшая жена Льва Александровича Зильбера Зинаида Виссарионовна (о ней речь пойдет в следующей главе) вызвала Каверина в Москву. Так он узнал о новом аресте брата. Было решено и уже договорено, что состоится телефонный разговор Берии с Юрием Николаевичем Тыняновым о судьбе Зильбера (известно, что Берия положительно отзывался о «Смерти Вазир-Мухтара»). Вениамин Александрович должен был соединить наркома с находящимся в Ленинграде Тыняновым. Ночь он провел у телефона, а на следующее утро отправился на Лубянку передать письмо.

Именно это ожидание звонка и поход к наркому, описанные Кавериным в книге «Эпилог», отданы Тоне Веревкиной из «Семи пар нечистых»…

Но вернемся к «Двум капитанам».

Пристально изучая роман, современные исследователи приходят порой к догадкам весьма любопытным, но всё же, как представляется, не совсем оправданным. Так, например, О. Новикова и Вл. Новиков трактуют сюжет с точки зрения почти полного совпадения с основными тезисами «Морфологии сказки» В. Я. Проппа, где четко прописана 31 функция структуры жанра, — лишь одна из них отсутствует в «Двух капитанах»: «В распоряжение героя попадает волшебное средство».

На мой взгляд, если пользоваться в творчестве этими функциями, строго в согласии с ними выстраивая произведение, то допустима и некоторая их смешанность, необязательность линейного порядка — тогда своего рода «волшебным средством» становится сумка почтальона, в которой обнаруживается потрясшее Саню письмо капитана Татаринова, или останки лодки, обнаруженные Григорьевым во время вынужденной посадки самолета. И вся его дальнейшая жизнь после письма подчинена разгадке этой тайны, восстановлению справедливости. Потому что сумка утонувшего почтальона становится поистине волшебным средством в познании себя, определении назначения собственной личности.

А вот исследователь В. Б. Смиренский в статье «Гамлет Энского уезда. Генезис сюжета в романе Каверина „Два капитана“», опубликованной в журнале «Вопросы литературы» в 1998 году, доказывает, что пропповская структура жанра сказки не настолько значима, насколько значима здесь трагедия Шекспира «Гамлет», сюжету которой подчинены «Два капитана». Опираясь на мысль А. А. Фадеева о том, что роман «написан по традициям не столько русской классической литературы, а западноевропейской, в манере Диккенса, Стивенсона», В. Б. Смиренский буквально расчленяет «Два капитана» по схеме «Гамлета».