Читать книгу - "Каверин - Наталья Старосельская"

Правда, следует обратить внимание на несколько формулировок из «Словаря литературоведческих терминов»: «Распространению приключенческой литературы в 19 веке способствовало развитие географических исследований, повлекшее за собой расширение географического кругозора и подъем интереса к отдаленным экзотическим странам… Действие приключенческой литературы часто протекает в необычных условиях, ей свойственна резкая психологическая контрастность положительных и отрицательных персонажей… Лучшим образцам приключенческой литературы присуще изображение цельных, ясных, сильных характеров, увлекательность; они способствуют воспитанию воли, мужества, смелости, упорства, находчивости».

Казалось бы, всё так и есть даже при некоторой доле «размытости» понятий, что вполне естественно, потому что ни в какие времена настоящая литература в тесные жанровые рамки не укладывалась. И в числе советских писателей, отдавших дань этому жанру, Вениамин Александрович Каверин упомянут рядом с Александром Грином и Львом Никулиным. Но насколько правомерно это сравнение, если мы вспомним криминальные истории Никулина и вымышленные экзотические города Лисс и Зурбаган Грина? Да, «психологической контрастности положительных и отрицательных персонажей» Вениамин Каверин, несомненно, отдал дань, но стало ли это главной отличительной чертой «Двух капитанов»? И стало ли главным «расширение географического кругозора», приведшее, по словам самого Каверина, к тому, что один школьник на уроке географии доказывал: Северную Землю открыл капитан Татаринов?

Разумеется, нет. Было бы смешно высчитывать с помощью каких-то формул, взвешивать на оптических весах, каковы доли вымысла и реальности в художественном произведении. Тем более что Вениамин Александрович Каверин раскрыл все «тайны» сам.

«Для моего „старшего капитана“ я воспользовался историей двух отважных завоевателей Крайнего Севера, — писал он в „Очерке работы“. — У одного взял мужественный и открытый характер, чистоту мысли, ясность цели — всё, что отличает человека большой души. Это был Седов. У другого — фактическую историю его путешествия. Это был Брусилов. Дрейф моей „Святой Марии“ совершенно точно повторяет дрейф брусиловской „Святой Анны“. Дневник штурмана Климова, приведенный в романе, полностью основан на дневнике штурмана „Святой Анны“ Альбанова — одного из двух оставшихся в живых участников этой трагической экспедиции. Однако только исторические материалы показались мне недостаточными. Я знал, что в Ленинграде живет художник и писатель Николай Васильевич Пинегин, друг Седова, один из тех, кто после его гибели привел шхуну „Святой Фока“ на Большую землю. Мы встретились, и Пинегин не только рассказал много нового о Седове, не только с необычайной отчетливостью нарисовал его облик, но объяснил трагедию его жизни — жизни великого исследователя и путешественника, который был не признан и оклеветан реакционными слоями общества царской России…

…Летом 1941 года я усиленно работал над вторым томом, в котором хотелось широко использовать историю поисков знаменитого летчика Леваневского… Известный ученый-полярник В. Ю. Визе одобрил содержание будущих „арктических“ глав и рассказал много нового о работе поисковых партий».

Прозвучит банально, но напомнить об этом стоит: художественное произведение тем и отличается от строго документального, что содержит изрядную долю вымысла и переосмысления, и весь вопрос сводится к тому в конечном счете, насколько этот вымысел эстетически совершенен, насколько читатель перестает задумываться о соответствии реальности и погружается в него, попросту забывая о недостоверности. Ярчайший пример тому — «Севастопольские рассказы» и «Война и мир» Л. Н. Толстого, но можно найти немало примеров и в XX столетии. Потому, как представляется, роман «Два капитана» органично вошел не только в череду приключенческих романов, но и в ряд лучших отечественных произведений психологической, по-настоящему глубокой прозы. И именно по этой причине невозможно отнести «Двух капитанов» к «подростковому чтению»: взрослый читатель найдет на страницах романа немало поводов для серьезных размышлений и обобщений.

В исследовании О. Новиковой и Вл. Новикова содержится важная формулировка: «Абсолютно точную границу между жизненным фактом и художественным вымыслом можно провести не всегда. Любой самый фантастический элемент художественного произведения как-то связан с жизнью; в свою очередь достоверный жизненный факт в художественной системе радикально преобразуется. „Факт — вымысел“ — такая же условная исследовательская антитеза, как „содержание — форма“, „замысел — воплощение“, „материал — прием“… И — „прототип — персонаж“. Живого человека прототипом мы называем условно, весь он никогда не войдет в произведение».

А еще один важный этап работы над романом был связан с тем, что началась война и фронтовой корреспондент Вениамин Каверин обратился к редактору «Известий» с просьбой отправить его на Северный флот. «Именно там, среди летчиков и подводников Северного флота, я понял, в каком направлении нужно работать над вторым томом романа».

Таким образом, работа над «Двумя капитанами» (в том виде, в котором книга эта публикуется по сей день, выдержав едва ли не сто изданий), прерванная войной, продолжалась восемь лет, с 1938 по 1944 год. В 1946 году Вениамин Александрович Каверин был удостоен за роман «Два капитана» Сталинской премии.

Это ли не настоящее признание? Да, конечно. Но другим стал Вениамин Каверин, другой стала окружавшая его действительность.

В том же 1946 году вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», в результате которого пострадали многие литераторы, в первую очередь Анна Андреевна Ахматова и «Серапионов брат», Брат Мечник — Михаил Михайлович Зощенко. В своем докладе член политбюро А. А. Жданов назвал их «блудницей» и «подонком». Стоит ли говорить о том, в какой изоляции они оказались в это гнусное время?..

В числе немногих Вениамин Каверин не отвернулся от того, кто был близок и дорог ему с ранней юности: сын писателя, Николай Вениаминович Каверин, в своих воспоминаниях об отце «Истории из жизни Вениамина Каверина» писал, вспоминая Зощенко в ту пору: «Их отношения не изменились после постановления ЦК. Каверин, еще живший тогда в Ленинграде, как мог, старался поддержать попавшего в беду друга, которого считал одним из лучших современных писателей. Они бывали друг у друга в гостях, прогуливались вместе по ленинградским улицам. За Зощенко, естественно, пристально наблюдало „всевидящее око“».

А за девять лет до того был арестован Лев Александрович Зильбер, старший и любимый брат писателя. Этот факт мог весьма печально сказаться на судьбе не только самого Вениамина Александровича, но и всей его семьи.

Не убоявшись этого, Каверин написал письмо всемогущему Лаврентию Павловичу Берии, заступаясь не просто за близкого родственника, но за знаменитого ученого-вирусолога, необходимого науке. К счастью, на Берию в этот момент снизошло, видимо, какое-то таинственное озарение — ни самого Каверина, ни его семью не тронули, Лев Александрович был отпущен, но вскоре арестован вторично…

Лев Александрович Зильбер был выдающимся ученым, проявившим себя в трех областях — иммунологии, вирусологии и онкологии. По словам Каверина, «среди современных биологов многие убеждены, что его место в истории науки — рядом с Ивановским и Пастером… Лев показал себя как личность цельная, сильная, устоявшая перед грозными испытаниями и доказавшая, что можно устоять, если прислушиваться к внутреннему голосу совести, всегда спасающей русскую интеллигенцию на краю гибели и позора…».