Читать книгу - "Бронепароходы - Алексей Викторович Иванов"

а целый бронепароход, не хуже, чем у чекистов! И воткинцы стреляли из орудия! Два фонтана взметнулись слева от «Соликамска», и затем всё судно сотряслось от могучего удара в лоб. Снаряд мятежников взорвался в переднем салоне, задрав железный край крыши. Ганька едва не упал. Где-то на второй палубе завопили раненые. Ганька юркнул обратно в рубку.

— Мюнних, отцепляй понтоны! — скомандовал он командиру десанта, мадьяру из числа бывших военнопленных, работавших на Мотовилихе.

— Исшо нэ дойдено, товаришч, — возразил Ференц Мюнних.

— На моторах доберётесь! — отмахнулся Ганька. — Мы взад сдадим, а как ваши возьмут Галёву — возвернёмся! На нашем корыте, блядь, ни пушек, ни брони! Раздолбают нас чебаки — всем конец! Капитан, уводи нас отсюда!..

— Лево руля на полную, — недовольно приказал капитан штурвальному и сунулся лицом в раструб переговорной трубы. — Машина, малый ход!

Зыбалов и Дорофей с надстройки смотрели на «Соликамск», передавая друг другу бинокль. В окулярах мелькали мадьяры в сизой форме, бегущие вдоль борта китайцы, швартовочные тросы понтонов, красные спасательные круги на ограждении галереи, выбитые окна переднего салона. «Соликамск» медленно поворачивал, обращаясь к «Руслу» бортом.

— Артиллерия, сади в бочину комиссарам! — крикнул Зыбалов.

Пушка стреляла. Мадьяры и китайцы прыгали с парохода в понтоны.

— Я же говорил тебе, Михайлов, что большевики — немецкие наёмники. — Зыбалов быстро глянул на Дорофея. — За кого мадьяры воевали? За Германию! За кого нынче воюют? Вот то-то! Потому большевиков мы и попёрли из своих советов! Мы в окопах четыре года сидели, а они мир с кайзером подписали!..

— Никита, кончай митинг! — огрызнулся Дорофей. — Куда идём?

— Понтоны ихние будем носом топить!

Широкая корма «Соликамска», тускло отблёскивающая окнами салона, виднелась уже далеко. Четыре плоских прямоугольных понтона, плотно забитые людьми, ползли поперёк реки, стрекоча слабосильными моторами.

— Бурмакин, пусти-ка меня! — Дорофей в азарте оттолкнул штурвального.

Федя Панафидин смотрел на капитана с горечью и болью: Дорофей, совсем не злой человек, в страсти не замечал роковой черты смертного греха.

На понтонах поняли, что их будут таранить. Мадьяры и китайцы стреляли по громаде парохода из винтовок и пулемётов, словно могли остановить или отпугнуть врага. Пули звонко барабанили по броне; якорь, подвешенный на крамболе, искрил и качался. В ответ с «Русла» трещали пулемёты «чебаков».

Пароход наконец нагнал один из понтонов. Длинный крамбол прошёл над головами мадьяр, а якорь пропахал толпу, словно плуг. Форштевень парохода с лязгом смял тонкий борт понтона. Понтон накренился, будто пароход влезал на него как на льдину; люди повалились в воду. «Русло» резал растопыренный ворох диких человеческих криков, словно давил ногой хворост. Поплывших мадьяр понесло под плицы огромных вращающихся колёс.

Пулемётчики «Русла» из «гочкисов» поливали другие понтоны. Самый дальний из них всё-таки вырвался и тарахтел уже на мелководье. Впрочем, его десант был обречён: по берегу к понтону бежали бойцы из судомастерских. Другой понтон выбросил белый флаг: мадьяры махали винтовками, к которым были наскоро привязаны какие-то тряпки. А третий понтон — с китайцами — не сдавался. Он упрямо отстреливался, хотя огонь его всё редел и редел.

— Ну дак и вас сполоснём! — упоённо прорычал Дорофей, перекладывая штурвал, чтобы направить буксир к понтону с китайцами. — Вот он я!

А непокорный понтон умолк. Пулемётчики «Русла» увидели, что китайцы лежат неподвижной кучей, как рыба в рыбацкой лодке. Вроде бы все они были убиты. Им велели стрелять — они и стреляли до конца, не помышляя о сдаче в плен. Течение подтаскивало судёнышко с мертвецами к бронепароходу. Пулемётчики смотрели сверху, как понтон, продырявленный их очередями, тихо оседает.

Потом волна заплеснула тела, и понтон погрузился в воду.

Федя Панафидин вышел из рубки и озирался. Река была такая же, как всегда, — на ней ведь не оставалось воронок, трупов или кровавых луж. Только ветер, пенные барашки… Но Федя был потрясён той сокрушительной мощью смертоубийства, которая, оказывается, скрывалась в мирном речном буксире.

12

«Медведь» увёл баржу с реквизированным хлебом в Пермь, «Соликамск» пошёл с десантом на пристань Галёво, а «Лёвшино» застрял у села Частые: на прибрежном мелководье он погнул бугельные тяги левого колеса и вынужден был заняться ремонтом. Тяги сняли и отправили в кузницу. Оставшись без «Соликамска», Жужгов разместил своих бойцов на ночлег в селе, а на судне и мотопонтонах дежурили небольшие караулы. Густую синеву неба заволокли глухие угольно-чёрные тучи, изнутри их порой внезапно озаряли призрачные и дымные отблески молний. Негромко грохотало. Во тьме накрапывал дождь.

Когда борта «Лёвшина» закрыли бронёй, кубрик совсем лишился света — маленьких, размером с тарелку, иллюминаторов. Теперь здесь, как в каземате, всегда горела подвешенная к бимсу керосиновая лампа, озарявшая железные стены, подволок с тенями балок и двухъярусные нары. Никто из команды не мог уснуть, потому что матрос Егорка Минеев, потерявший отца, скулил в своём углу, как щенок. И сочувствие постепенно сменилось раздражением.

— Слушай, заткнись! — сказал Минееву кочегар Сиваков.

— Отцепись от мальца, — заступился матрос Девяткин. — Горе у него.

— Не хрен мужикам было хлеб зажимать, — угрюмо проворчал Подколзин, помощник машиниста. — Тогда бы и не стреляли по ним.

— А ты бы своё трудовое отдал задарма? — зло спросил матрос Колупаев.

В матросы обычно нанимались крестьяне из бедных, после навигации они расходились по своим деревням, а трюмная команда — кочегары, машинисты и маслёнщики — работали на судах круглый год, как мастеровые на заводах.

— Город голодает, а вы жиреете! — Под грузным Павлухой Челубеевым даже заскрипели нары. — Скопидомы!

— Да мой батя к страде уже одни корки размачивал! — тонко и отчаянно закричал со своих нар Минеев. — Я от жира в матросы-то подался?!

— А рабочим, что ли, дохнуть?! — разъярился Подколзин.

— А нам дохнуть, да?! — свирепо ответил матрос Краснопёров.

— Сволота комиссарская! — словно выхаркнул Колупаев.

Он вытянул ногу и пнул Подколзина, лежавшего напротив.

— Ах ты сука!.. — взвился Подколзин.

— Чего творишь?! — Сиваков спрыгнул с нар и сгрёб Колупаева за грудки.

Матрос Краснопёров вскочил и молча ударил Сивакова в челюсть.

Матросы, кочегары и машинисты повалились с нар. В каждом накипел гнев — непонятно на кого, но бить можно было только ближнего.

— Осподи, братцы!.. — жалобно вскрикивал Митька Ошмарин, маслёнщик. — Да што ж такое-то?! Вы чево?!

Матросы и трюмная команда дрались в тесноте, врезались плечами в углы нар и стойки-пиллерсы. Трещали рвущиеся форменки, мелькали рассаженные кулаки и налитые кровью глаза. Лампа качалась, и по кубрику метались тени. Люди хрипели от ненависти и крыли друг друга матом.

Кубрик находился в трюме парохода, однако ругань и топот донеслись до кают в надстройке. На буксирах в отдельных каютах помещались