Читать книгу - "Российское гражданство. От империи к Советскому Союзу - Эрик Лор"

Если подсчитывать количество эмигрантов на душу населения, эта несбалансированность попросту поражает. Вероятность эмиграции евреев была в 184, немцев – в 55, поляков – в 57 раз выше, чем вероятность эмиграции русских. Немецкие, литовские, финские и польские эмигранты были по большей части крестьянами и, как правило, эмигрировали туда, где можно было бесплатно получить землю. Встает вопрос: почему русские, украинцы и белорусы из Российской империи эмигрировали в несопоставимо малых количествах? Для них земельный вопрос стоял, возможно, даже острее, чем для тех, кто решался на эмиграцию.

В значительной степени ответом служит практика наследования земли и владения ею. Русские, украинцы и белорусы почти повсеместно практиковали совместное ведение хозяйства, предполагающее разделение собственности между наследниками. В системах, опиравшихся на право первородства, безземельные младшие сыновья создавали постоянный поток мигрантов, отправлявшихся в города, и эмигрантов, переселявшихся на другие континенты в поисках земли^[328]. В Российской империи, где наследство делилось между сыновьями, младшие братья могли не покидать деревню. Многие решали остаться, даже несмотря на то что земельные наделы стремительно уменьшались в размерах. Многие обеспечивали себя, прибавляя к продуктам, полученным в результате обработки меньшего надела, доходы от сезонной работы в городе или сдельного труда на дому. А вот за границу люди не эмигрировали. Интересно, что, когда – в результате территориальной экспансии в Среднюю Азию и строительства Транссибирской железной дороги – в пределах империи появились новые земли, открытые для заселения, русские и украинские крестьяне стали охотно брать государственные субсидии для переселения туда. Более четырех миллионов российских подданных в 1880–1914 годах перебрались в Сибирь. Однако эти волны переселенцев зачастую составляли не отдельные лица или семьи, а целые общины, сообща переезжавшие в Сибирь. Такая практика поощрялась властями, особенно в консервативное правление Александра III, который даже запретил индивидуальную эмиграцию в Сибирь, хотя и ненадолго^[329]. Впрочем, вне зависимости от официальной политики крестьяне, практиковавшие общинное земледелие и раздел наследства, попросту не эмигрировали поодиночке.

Невозможно представить себе большего отличия от тех обществ, где наследство достается старшему сыну. Яснее всего это иллюстрируется примером российских немцев. Хотя многие немецкие сообщества в Поволжье полностью перенимали общинную систему и практику раздела наследства, большинство продолжали придерживаться иных обычаев. Это особенно касается крупных групп немецкого населения на юге Украины, где возникли эффективные формы земледелия и целая сеть кредитных союзов и обществ взаимной финансовой помощи, не имевшая себе равных в империи. Это помогало семьям и деревням приобретать землю у русских и украинских соседей. В результате общая площадь принадлежащих немцам земель в Причерноморье и Бессарабии стремительно росла. И тем не менее скорость приобретения земель не могла соответствовать высокой рождаемости в немецких семьях, и размеры земельных наделов сокращались. Когда этот процесс шел полным ходом, в Одессе появились агенты железнодорожных компаний и пароходных линий. Они быстро поняли, что завербовать немцев в России намного легче, чем русских или украинцев, что привело к появлению большого количества немецких эмигрантов из этого региона. Не унаследовавшие земли́ вторые, третьи и четвертые сыновья из немецких общин нередко решались на эмиграцию. Операция оказалась столь успешной, что примерно в течение десятилетия в 1880-х и 1890-х годах Южная Дакота была населена преимущественно русскими немцами^[330].

Различия в системах владения землей существенно сказались на неравномерности в уровнях эмиграции, но имелись и другие важные факторы. Одним из них была угроза (воображаемая или реальная) того, что в результате военных реформ 1874 года отдельные группы населения потеряют освобождение от воинской повинности и выполнения других обязанностей^[331]. Это особенно беспокоило немцев и других «колонистов». Специфический юридический статус «колонист» был упразднен в 1871 году, и новые поселяне-собственники стали гражданами империи, утратив почти все особые привилегии, которые прежде всего и побудили их и их предков к переселению в Россию. Важнее всего была отмена в 1874 году освобождения от воинской повинности, дарованного в свое время не только меннонитам, но и практически всем «колонистам» в грамотах и постановлениях, описывавших особые условия «сепаратных сделок», которые заключались ими при принятии подданства. По мере того как в 1870-х годах по империи распространялись слухи о грядущей отмене этой привилегии, люди все чаще начинали говорить и о массовой эмиграции. Если по сообщению одного человека, ставшего свидетелем раннего рекрутского призыва в болгарской колонии, и можно о чем-то судить, то, по-видимому, среди крестьян никто не проявлял особого энтузиазма в отношении понятия гражданства как равенства прав и обязанностей. Старейшина деревни сообщал, что в колонию приехал чиновник, прочитал документ и потребовал выдать рекрутов. Тогда колонисты заговорили о возвращении в Болгарию. Свидетель, оставивший описание происходившего, сказал старейшине, что это делают чиновники, а царь ничего не знает^[332]. В том, что касается эмиграции, исход событий в данном случае был не столь драматичным, как в случае пацифистов-меннонитов, которые в 1873 году, еще до реформ 1874 года, отправили делегацию из двенадцати человек в Соединенные Штаты и Канаду, чтобы договориться о массовой эмиграции. Когда Канада, в отличие от Соединенных Штатов, гарантировала им освобождение от призыва в случае войны (в США не было практики призыва в армию в мирное время), лидеры меннонитов избрали Канаду основным направлением для эмиграции^[333].