Читать книгу - "Кремль уголовный. 57 кремлевских убийств - Эдуард Владимирович Тополь"

обдуманно, твердым почерком секретарши-стенографистки Ленина, которой Ильич диктовал свои статьи для «Правды», она изложила мужу его преступления: убийство Камо, Фрунзе, Свердлова и самого Ленина, кровавую коллективизацию, голод в Украине и в Поволжье – о, она знала даже больше, чем мы с вами. И вывод: «За предательство дела моих родителей – дела революции, за убийства настоящих большевиков, за гибель сотен тысяч крестьян и их детей вы, Иосиф Джугашвили, ПРИГОВАРИВАЕТЕСЬ К РАССТРЕЛУ, и я, Надежда Аллилуева, привожу приговор в исполнение».

Дописав это письмо, она успокоилась – теперь, изложив на бумаге его преступления, она убедилась в правоте своей исторической миссии. Она вложила Приговор в конверт, положила его на трюмо, стоявшее у двери в ее комнату, и села у окна ждать преступника.

Холодный ноябрьский рассвет восходил над Кремлем, когда к Потешному дворцу подъехала служебная машина. После ночи с женой Гусева или с Лелей Т. (а то и с двумя сразу) Сталин устало вышел из авто и направился к подъезду. Надежда достала из-под подушки маленький «вальтер», который кто-то из друзей прозорливо подарил ей, проверила магазин с восьмью пулями, сняла с предохранителя и направила пистолет на дверь.

Он заглянул в открытую дверь и в оторопи замер.

– Зайди, садись и читай, – спокойно сказала она, сидя на краю кровати, и показала пистолетом на трюмо, где его ждал кремовый конверт с квадратным штампом в левом верхнем углу «Почта СССР. Пятилетку в четыре года!»

С разом пожелтевшими дьявольски-рысьими глазами он послушно прошел к трюмо, сел на стул рядом с ним, открыл конверт и стал читать. Но ему было достаточно и первых строк, чтобы понять, что она задумала. Однако он продолжал делать вид, что внимательно читает. Дура, не так-то просто в первый раз убить человека – уж он-то знает! Это потом… Он набрал воздух в легкие и вдруг – резким бандитским нырком он по-кошачьи бесшумно бросил на нее свое тело, правой рукой отшвырнул в сторону ее руку с пистолетом, а левой уже вцепился ей в горло.

Хотя именно левая его рука плохо сгибалась, но пальцы работали, и хватка у них была мертвая – если бы врачи сделали рентген ее шеи, они бы обнаружили перелом хрящей гортани, но, как показала доктор Муромцева, никто из врачей даже не прикоснулся к ее шее, на которой «ясно вырисовывался след каждого пальца левой руки убийцы», а, наоборот, они обвязали ее шею платком.

Стремительно и уже двумя руками он тут же до хруста сжал ее горло так, что пережал сонную артерию, снабжающую кровью мозг – она не только и пикнуть не успела, она даже не уловила, что уже умерла.

Все остальное не требовало спешки.

Когда она обвисла на его руках и отпала спиной на ковер на полу, он правой рукой разжал сведенные судорогой пальцы своей левой руки, потряс ею, чтоб расслабить, и прислушался.

Но все было тихо и за окном, и через стенку, где спали дети.

В этой тишине он вернулся к трюмо, взял письмо и конверт, сунул их за голенище своего ялового сапога, а затем спокойно сел на кровать рядом с покойницей и стал смотреть на нее, мертвую, прощаясь и вспоминая, как спас ее, трехлетнюю, из каспийской воды, как в 1918 году, за минуту до отхода поезда, примчалась она на Николаевский вокзал и как любились они всю дорогу до Царицына…

Затем он поднял пистолет с ковра, осмотрел его, проверил магазин, одной рукой приложил «вальтер» к ее груди, а второй накрыл пистолет подушкой и одеялом.

Никто не услышал выстрела.

Он вложил пистолет ей в руку, глянул на часы и осмотрелся.

Все было предутренне тихо, только на Спасской башне часы заиграли «Интернационал», извещая о начале нового дня. Раньше, с августа 1918 года, они, по распоряжению Ленина, каждые три часа играли еще и «Вы жертвою пали в борьбе роковой», но в январе 1932 года он, слава Богу, отменил этот дурацкий траурный ритуал. Как в воду смотрел…

Алое пятно медленно расползалось рядом с ее мертвым телом, но это нестрашно – через несколько минут придет экономка Каролина Васильевна Тиль, она позвонит своему начальнику Енукидзе, и Авель приведет здесь все в порядок.

Он облегченно вздохнул – еще один враг устранен. Дура, подумал он по-грузински, а могла бы со мной стать хозяйкой страны, ведь власть вкуснее хлеба и постели…

Сплюнув без слюны, он повернулся, вышел из комнаты и закрыл дверь.

Часы на Спасской башне играли «Интернационал».

«Несчастье произошло в кремлевской квартире. Аллилуеву нашли лежащей на полу в спальне, – пишет Ольга Трифонова в книге «Единственная». – Прибежала нянька, позвали Ворошилова и Молотова. В десять утра из своей комнаты вышел Сталин». Как вам нравится эта деталь? Увидев лежащую на полу Надежду Аллилуеву, нянька-экономка Каролина Тиль позвала не мужа, который был в соседней комнате, а Ворошилова и Молотова. А Сталин вышел из своей комнаты лишь в десять утра…

Что это значит? Как это может быть, чтобы, обнаружив мертвую Надежду, нянька не разбудила ее мужа, а стала звонить Ворошилову и Молотову? И где были дети? Почему Светлана Иосифовна ничего не написала об этом? Ей было уже шесть лет, неужели она не помнит утро смерти матери? Ведь это был праздничный день – и Светлана, и Василий и, возможно, Артем, приятель Василия по детдому – были дома. Так почему никто из них не разбудил Сталина? И почему никто из них не оставил воспоминаний об этом утре?

У меня есть лишь одно объяснение. «В десять утра из своей комнаты вышел Сталин». Следовательно, до десяти утра он там был. И нянька, и потрясенные дети наверняка стучали (в истерике) в дверь его комнаты, но Сталин не отвечал, и дверь была заперта изнутри. Потом пришли Ворошилов и Молотов. Увидев мертвую Надежду, они тоже не стали будить Сталина? Или попробовали, но с тем же результатом? И только «в десять утра из своей комнаты вышел Сталин».

Мой вывод: а он был пьян! Устав после бурной ночи на даче с любовницей, он рано утром приехал домой, напоролся на письмо-приговор своей жены, убил ее, сунул ее письмо за голенище сапога и ушел в свою комнату, где, естественно, выпил столько коньяка, сколько смог, чтобы отключиться (забыв уничтожить письмо жены). Поэтому никто не смог разбудить его до десяти утра, и поэтому же ни нянька, ни дети, ни Молотов с Ворошиловым не оставили ни слова о