Читать книгу - "Император Август и его время - Игорь Князький"

Итак, совершенно очевидно, что главным в проскрипциях, помимо сведения личных счётов, было стремление раздобыть максимальное количество денег, ибо без них вести войну с Брутом и Кассием, утвердившихся в богатых восточных провинциях, не было бы никакой возможности. Верность легионов могла быть обеспечена только предельно щедрым вознаграждением солдатам, добытым в ходе проскрипций^[390]. Конечно, у каждого из триумвиров могли быть и свои цели. Луций Анней Флор выделял здесь жадность Лепида, мстительность Антония, стремление Октавиана покарать убийц Цезаря^[391].

Нас, разумеется, более всего интересует роль именно молодого Цезаря в организации проскрипций. Нельзя, конечно, воспринимать всерьёз слова Веллея Патеркула о том, что он «был вынужден кое-кого проскрибировать и кем-то был проскрибирован Цицерон»^[392]. Так же никак нельзя согласиться и с Флором, что Октавиан-де хотел лишь покарать убийц Цезаря. Масштаб репрессий демонстрирует куда более широкий подход триумвиров к этому кровавому делу, нежели только личные счёты и чувства. Они, само собой, придали остроту ряду расправ, но главная цель – деньги.

Не исключено, что поначалу Октавиан действительно противился репрессиям, по крайней мере, чрезмерному их масштабу. Похоже, он в течение двух дней не соглашался отдать Цицерона на заклание Антонию. Наследнику Гая Юлия Цезаря, славного своим великодушием и ненавидевшего Суллу, под чьи проскрипции он сам едва не попал, не подобало подражать в делах политических диктатору, так желавшему проскрибировать его будущего усыновителя… Но ведь за своё великодушие божественный Юлий жестоко поплатился. Мечи и кинжалы подняли на него как раз те, к кому он был напрасно и незаслуженно милосерден… Это ли не повод на сей раз проявить беспощадность к врагам, дабы не было потом злодеев, готовых обнажить цезареубийственный кинжал? Да и мог ли юный триумвир не считаться с требованием обоих старших товарищей, в отцы ему годящихся? Но важнейшим здесь представляется следующее: насколько такие репрессии отвечали нравственной природе самого Октавиана?

Ответ, увы, однозначен: согласно сообщению Светония, когда проскрипции были объявлены, то только-только противившийся им на словах наследник Цезаря превзошёл своей жестокостью коллег по триумвирату^[393]. Автор «Жизни двенадцати Цезарей» не просто сообщает нам о жестокости, весьма неожиданной в Октавиане, но и подкрепляет свои слова весьма убедительными примерами, в чём именно тот превзошёл и Лепида, и Антония: «Тех еще многим удавалось умилостивить мольбами и просьбами – он один твердо стоял на том, чтобы никому не было пощады. Он даже внес в список жертв своего опекуна Гая Торания, который был товарищем по эдильству его отца Октавия. Более того, Юлий Сатурнин сообщает, что по совершении проскрипций Марк Лепид извинялся перед сенатом за случившееся и выражал надежду, что с наказаниями покончено и отныне наступит время милосердия; Октавий же, напротив, заявил, что он хоть и прекращает проскрипции, но оставляет за собой полную свободу действий»^[394].

О самих проскрипциях речь ещё впереди, и об оценке нравственного, точнее, безнравственного перерождения, случившегося в это время с Октавианом. А пока триумвиры укрепляли свои личные взаимоотношения. Самыми непростыми они были у молодого Цезаря и Антония. Поэтому решено было не просто забыть былую вражду, ибо однажды подобный опыт, скреплённый даже взаимной публичной клятвой быстро и, что называется, с треском провалился, решено было породниться. Октавиан, как мы помним, с юных лет был помолвлен с дочерью Публия Сервилия Исаврика юной же Сервилией. Брак этот так и не состоялся, и потому он был свободен. А поскольку у Антония была юная падчерица Клодия, дочь жены триумвира Фульвии от предыдущего супруга – знаменитого плебейского трибуна Клодия, то решено было заключить брачный союз Октавиана с Клодией. Из политических соображений молодой Цезарь не возражал. С мужской же точки зрения, едва достигшая брачного возраста четырнадцатилетняя жена его совсем не привлекала. Но чего не сделаешь ради власти!

Теперь триумвирам предстояло вступить в Рим, где должно было узаконить их новый политический статус и, понятное дело, начать его реализовывать. Воины легионов триумвират единодушно одобрили. Правда, о задуманных предстоящих проскрипциях им ничего не сказали. Таковые должны были начаться только после вступления триумвиров в Рим. В то же время они немедленно позаботились о том, чтобы наиболее влиятельные их противники не ускользнули от предназначенной им смерти. Потому в столицу заранее был послан список то ли двенадцати, то ли семнадцати человек, которых надо было устранить немедленно. Убийцы тотчас были посланы ко всем, кто значился в роковом списке. Открывало его, кстати, имя Марка Туллия Цицерона, чью голову особо настойчиво требовал Марк Антоний. В этом его горячо поддерживала супруга Фульвия. К своему несчастью, славный оратор оказался лютым врагом и покойного её мужа Клодия, и нынешнего.

Цицерон в это время пребывал на одной из своих загородных вилл, потому убийцы не сразу до него добрались. А вот четверых означенных в списке удалось умертвить незамедлительно. В поисках других отряд убийц, не считаясь ни с чем, обыскивал дома и даже храмы. Рим охватило смятение, «и в течение всей ночи были крики, беготня, рыдания, словно во взятом неприятелями городе»^[395]. Многие римляне предполагали, что начавшийся террор может коснуться и их. Ужасы сулланских злодеяний, коим ещё и сорока лет не минуло, старым людям были памятны, а молодым хорошо известны. Иные, как утверждает Аппиан, «отчаявшиеся в своей судьбе, собирались поджечь кто свои, кто общественные здания, предпочитая в своём безумии совершить что-либо ужасное, прежде чем погибнуть»^[396].

Консул Педий, осознав, что подобное развитие событий становится ужасающей реальностью, немедленно принял решительные меры. Он лично с глашатаями совершил обход города, объявляя жителям, что им ничего плохого не грозит. Наутро он сообщит всем точные сведения о тех, кто по решению триумвиров обречён, а таковых всего семнадцать. Римляне успокоились. Утром на самом деле Педий, пренебрегая указаниями триумвиров держать в тайне присланный ему «список семнадцати лиц, единственно оказавшихся виноватыми во внутренних бедствиях и потому осуждённых на смерть»^[397], огласил таковой. Всё прочее население столицы получило от консула заверение, что находится в полной безопасности. Несчастный Педий не мог знать подлинного размаха грядущих проскрипций, поскольку триумвиры о нём предупредить его не удосужились. Полагая, должно быть, что он и тайну сию не сохранит, и в Риме к их вступлению в него вспыхнут волнения. Они, как мы видим, действительно уже готовы были начаться. Сам Педий пережил сильнейшее нервное потрясение и «от утомления скончался в ту же ночь»^[398].