Читать книгу - "Расцвет русского могущества - Иван Забелин"

По летописи Олег называется Вещим больше всего за мирный договор, за то, что воротился в Киев как купец, неся золото, паволоки, овощи, вина и всякое узорочье, т. е. за то, что дал Киеву способ свободно получать все греческие товары. Оттого и народная память о нем исполнена любви и благодарности. Она в летописи отметила, что он жил, имея мир ко всем сторонам, и что о смерти его плакались по нем все люди плачем великим. Так народ почитал необходимым поминать хорошего князя. Эти люди провожали в могилу не только освободителя и первого строителя Русской земли, но и первого ее доброго хозяина, первого ее великого промышленника, выразившего в своем лице основные черты общенародных целей и задач жизни.

По случаю смерти Олега летопись рассказывает легенду, что он умер от своего любимого коня. Однажды, еще до Цареградского похода, Олег спросил волхвов-кудесников: от чего приключится ему смерть? Один кудесник утвердил, что он умрет от коня, на котором ездит и которого больше всех любит. Олег поверил и удалил любимого коня, повелев его беречь и кормить, но к себе никогда не приводить. Так прошло несколько лет. Уже на пятый год после славного похода он вспомнил о коне и спросил конюшего, где любимый конь? «Давно умер», – ответил конюший. Олег с укоризной посмеялся над кудесником: «То-то волхвы, все неправду говорят, все ложь! Конь умер, а я жив!» Он захотел взглянуть хотя бы на кости своего старого друга. Велел оседлать коня и поехал на место, где лежали останки. Кости были голы, и череп голый. Князь подошел к костям, двинул ногой череп и, посмеявшись, примолвил: «От сего ли черепа смерть мне взять!» В ту минуту из черепа взвилась змея и ужалила князя в ногу. С того он разболелся и помер.

Не во всем, но сходный рассказ существует и в поздних исландских сагах, куда он мог попасть или из одного общего источника с нашим, или прямо из Руси, ибо основа его, по-видимому, принадлежит еще античной, скифской древности и может скрывать в себе иносказание или миф о погибели героя от любимого, но коварного друга.

Киевляне погребли Олега на горе Щекавице. И спустя двести лет его могила оставалась памятной, потому что была насыпана курганом и обозначала как бы особое урочище под Киевом^[102].

Мы уже говорили о том, что имя Олега, как нередко случается в истории, могло покрыть собой и деяния Аскольда. Нам кажется, что самый договор Олега носит в себе следы того договора, какой мог быть заключен еще при Аскольде.

Первая статья о головах, о проказе убийства, прямо свидетельствует, что повод начинать договор такой статьей существовал именно при Аскольде и подробно изображен Фотием. Мы увидим, что договоры вообще ставили на первом месте именно те обстоятельства, из-за которых возникали затруднения и ссоры приводили к договорному соглашению. Святослав начинает тем, что клянется никогда даже и не помышлять о походе на греков; Игорь начинает тем, что обещается давать русским послам и гостям грамоты с обозначением, сколько именно русских кораблей идет в Грецию. Эти обстоятельства прямо указывают конечные цели или существенные поводы для соглашений. Олегова же первая статья вполне объясняется только рассказом Фотия о наглом убийстве русского в Царьграде. Могло случиться и при Олеге такое же событие, но тем естественнее было повторить и при Олеге те ряды, какими установлен был мир после Аскольдова похода. Весь Олегов договор развивает главным образом уставы для обеспечения и охраны личности, чего добивалась Русь и в 865 году. Итак, нам кажется, что основу для договорных сношений с греками впервые положил Аскольд или его поколение и что Олег только еще больше утвердил и распространил положенное основание, и, по всему вероятью, без кровопролития, чем и заслужил особую признательность народа. Таким образом, уже поколение Аскольда своими деяниями довольно явственно обозначило зарождение Руси в смысле политического тела.

Подвиг Аскольда окончился водворением правила и порядка в сношениях с Царьградом. После Фотиева рассказа нельзя и сомневаться в том, что этот подвиг был предпринят именно только с целью обуздать наглое своеволие греков в отношении хотя бы и к варварской Руси.

По рассказу летописи, в одно и то же время, почти в один год, на севере и на юге кто-то действует одинаково, по одной идее, хотя и из особых гнезд, вполне независимых друг от друга. Одинаково, почти в один год, и Новгород, и Киев начинают одно всенародное дело, а именно ищут правила и порядка; один ищет правильной власти для домашнего употребления, другой – правильных сношений с центром всемирного торга. Все это делают только одни норманны, говорит Шлецер. Только одни норманны, повторяет школа. Но и сам Шлецер, и вся его школа постоянно изображают норманнов разбойниками, наглыми грабителями, которые только о том думают, как бы где что схватить и захватить, почему и самые походы Руси на Царьград описываются по преимуществу разбойными делами. А между тем основной смысл этих первых движений Руси вполне наглядно и в точности обличает только одни самые мирные побуждения, обнажавшие меч в крайней необходимости, из одного желания добыть себе долгий и благодатный мир и спокойствие.

Кто же на самом деле так действовал? Несомненно, так действовали люди, для которых целью жизни быль правильный торговый промысл, а вовсе не разбойный норманнский захват чужого добра. Так действовал разум всего передового, наиболее деятельного населения нашей страны; так действовала вся земля или та соль земли, которая держала в руках торги и промыслы по всем главнейшим углам страны. Здесь опять невольно вспоминается летописное предание, что по всем главным городам к началу нашей истории сидели пришельцы варяги – конечно, венды, балтийские славяне, распространявшие по Русской земле совсем иные порядки и нравы, чем те, какие обыкновенно приписывают варягам-норманнам. Поколение, призвавшее в Новгород Рюрика и в Киеве давшее место Аскольду, само собой строило уже основание для будущей русской народности. Оно сосредоточивалось на двух окраинах торгового греческого пути разрозненно, но с одной целью – чтобы владеть самостоятельно и независимо морским ходом, за море к варягам и за море к грекам. Оно образовало два особых гнезда, две особые народные силы, которые и дальше могли бы идти друг от друга независимо и самостоятельно, если б в их политических корнях лежали начала разнородности. Но они даже и по имени были однородны. Они были созданы одним племенем варягов-вендов.

Олег соединил разрозненную силу в одно место, дал ей одно средоточие, одну волю и тем, как бы следуя закону первобытного творчества, основал Русскую твердь. Но, повторим, Олег был исторический деятель и из ничего творить не мог. Твердь эта готовилась быть твердью с незапамятных времен. Она успела выработать в своей жизни самое существенное начало для дальнейшего развития – живую потребность порядка, правила, устава и, стало быть, потребность правильной власти. Но все это вырабатывается и создается повсюду у всех исторических народностей не столько историческими деятелями, сколько самой жизнью народа, многообразными отношениями народа между собой и с соседями. Исторические деятели в этих случаях являются, по призыву ли, по захвату ли, только выразителями давнишнего народного хотения, давнишней назревшей народной потребности.