Читать книгу - "Факелоносцы - Розмэри Сатклиф"

Валарий сделал затяжной глоток, потом не совсем уверенным движением поставил чашу с медом обратно на стол и только после этого взглянул на Аквилу.

— Да, был, — ответил он.

— Тебе есть чем гордиться, особенно сейчас, когда Амбросий собирается занять место отца.

— Гордиться? Пусть те двое пожинают лавры — старый Финнен со своей арфой и Эуген со своими каплями и вонючими мазями.

В его насмешливом голосе сквозь хмель проступала какая-то горечь, боль незаживающей раны. Это поразило Аквилу, который тут же спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Эуген был лекарем Константина, а Финнен — арфистом Константина, — ответил Валарий. — Им что, на них позора нет. — И, помолчав, добавил: — А я был одним из телохранителей Константина, и все же он пал от руки убийцы.

Он замолчал, а Аквила неожиданно вспомнил сцену в Абере-из-белых-ракушек, вспомнил, какую ярость вызвала у Валария пустяковая насмешка Брихана. Даже странно, как мало мы порой знаем о людях. Он прожил рядом с Валарием, трудился вместе с ним больше года и ничего о нем не знал, кроме того, что тот слишком много пьет и что в нем погиб хороший солдат; ему и в голову не приходило, что шестнадцать лет Валарий носит в себе этот стыд, как шрам на теле, как незатянувшуюся рану, скрытую от посторонних глаз. Возможно, сегодня эта боль прорвалась потому, что ожидание кончилось и они стоят в преддверии большой битвы и поэтому немного расслабились, а возможно, виной тому его собственное ощущение потери Феликса — какие-то струны его души вдруг дрогнули, прикоснувшись к боли другого человека, более старшего, неловко отозвались на эту боль, ибо очень давно не касались чужой души, и Аквила сказал с непривычной для него мягкостью:

— Я уверен, что Амбросий так не думает.

— Зато так думаю я, — ответил Валарий. И Аквила не нашелся, что ему возразить.

Аквила быстро доел ужин и вышел в сгущающиеся сумерки. Первым делом он решил проверить лошадей и удостовериться, что отряд его тоже в порядке, и только потом двинулся к своей хижине.

Кожаный фартук, прикрывающий вход, был откинут, а на полу лежал свежий папоротник, еле теплилась сальная свеча, и отсвет от нее поблескивал на резном сундуке, где хранилась одежда Нэсс и его одежда. Все для него было приготовлено, но следов Нэсс — никаких.

Он постоял в раздумье, держась о косяк двери и пригнув голову под низкой притолокой. Он едва держался на ногах от усталости и в другой раз побыстрее стянул бы через голову портупею, рухнул бы на груду папоротника, служившего им постелью, и тут же заснул. Но сегодня, может, потому, что пал Рим и погиб Феликс и Валария до сих пор мучит стыд, пустая хижина показалась ему ужасно одинокой. Внутри саднило и была ноющая потребность, чтобы кто-то живой заметил, что он пришел домой, даже если б и не обрадовался ему. Это его испугало, потому что он знал: только пока тебе никто не нужен, ты в безопасности и тебе невозможно причинить боль. Тем не менее он загасил свечу и отправился на поиски Нэсс.

Он догадывался, где ее можно найти, — скорее всего, она в небольшой ложбинке, в расщелине, поросшей по краям кустарником, где он когда-то застал Арта с его псом, — они выслеживали ужа. А недавно он застал там Нэсс, и она ему сказала: «Это хорошее место. Оно глядит на юг. Когда я закрываю глаза и горы исчезают, я вижу, как цветут яблони в отцовском саду».

Стало совсем темно, хотя плоские облака, скопившиеся над перевалом, который вел к побережью, все еще отливали медно-розовым. В воздухе не было свежести, он прилипал к лицу, как теплый шелк, а звезды окутаны волокнами грозовых туч. Надвигается буря, подумал Аквила. Обогнув гору под нижним бастионом, он нырнул в извилистую расщелину между скалами. Тонкий серебристый всплеск под папоротниками прозвучал неестественно громко в ночной тишине, до него донесся слабый медовый запах терновника. Осторожно спускаясь, он все время поглядывал вниз и неожиданно различил неясное бледное пятно — словно пена на темной воде там, где цветущие ветки терновника склонились друг к другу над маленькой выбоиной в скале, и вдруг увидел еще одно бледное пятно и разглядел расплывчатые очертания лица, повернутого к нему.

— Нэсс? Что ты тут делаешь? — крикнул он, застыв неподвижно. — Сейчас будет гроза.

— Я люблю грозу, — ответила спокойно Нэсс.

— И поэтому пришла сюда ее дожидаться, вместо того чтобы быть в пиршественном зале?

Он не видел ее лица, видел только совсем бледное пятно на фоне более прозрачного цветущего терна, но он услыхал в ее голосе привычный для его слуха вызов.

— А почему я должна быть в зале? Я не ясновидица, чтобы знать, когда мой повелитель вернется домой.

— Но ты уже знала об этом прежде, чем прийти сюда, правда? Ты ведь мне все приготовила в доме.

— Тогда на что ты жалуешься? Тебя что, никто не накормил?

— Женщина принесла мне холодного мяса и лепешку и подливала мне вино в чашу, — сказал он со сдержанной злостью. Он разозлился, сам не понимая почему. — А когда я поглядел на нее, оказалось, что это Корделла, жена Сенфирта, а вовсе не ты.

— Удивляюсь, что ты заметил разницу.

Встав на одно колено, Аквила склонился еще ниже к ней. Он решил отплатить ей той же монетой.

— Это объясняется просто, — сказал он. — Корделла улыбалась мне, вот я и подумал, что это не можешь быть ты.

Нэсс вскочила, точно разъяренная горная кошка.

— А почему я должна тебе улыбаться? От радости, что ты увез меня из отцовского дома?

— Ты же знаешь, почему я взял тебя в жены, — сказал он, помолчав.

— Да, ты говорил мне. Чтобы укрепить связь между твоим народом и моим. — Она задыхалась от ярости, в темноте неясно проступило искаженное злобой лицо, поднятое к нему. — Я же знаю, что я тебе была не нужна, впрочем, как и ты мне. Нам обоим это все навязали. И дело не в том, что ты взял меня в жены, а в том, как ты это сделал. — Она расхохоталась резким издевательским смехом так, что ему захотелось ударить ее.

И словно этот дикий смех вызвал в природе какие-то стихийные силы, словно существовало родство между ней и надвигающейся бурей, по лощине со вздохом пронесся затяжной пронизывающий ветер, пропитанный запахом грозы и тонким медовым ароматом цветущего терновника, и тут же, осветив темную громаду гор, блеснула молния.

— И когда ты смеялся над Раянид, опять же дело в том, как ты смеялся. Всегда главное не в том, что ты делаешь, а как ты это делаешь. Ты забрал меня от отцовского очага, будто взял собаку, да нет, даже не собаку. Я видела, как ты теребил уши Кабаля и чесал его внизу под мордой. Скорее, как сундук или горшок для варки, который для тебя не представляет никакой ценности. Ты никогда не думал о том, что я могла бы в одну прекрасную ночь пырнуть тебя твоим же кинжалом и скрыться в темноте? Тебе ни разу не пришло в голову, что я могла кого-то любить из своего племени, а он, может быть, любил меня?

Наступило долгое молчание, заполненное беспокойным шелестом крепчающего ветра. Злость Аквилы медленно испарялась, уступая место невероятной усталости.