Читать книгу - "Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов"

Глинского — это долг, который он обязан исполнить, чтобы защитить Елену и ее детей от его влияния. Михаила Львовича можно устранить без лишнего шума, устроив все так, чтобы подозрения пали на других. Нужно стравить этих бояр друг с другом, разжечь в них пламя ненависти и жажды власти, направить их энергию в нужное русло. Пусть грызутся между собой, пока он будет наблюдать за этим со стороны, укрепляя свои позиции. А Елену убедить, что он, Иван Федорович, — единственный ее верный союзник и надежный защитник.

Телепнев-Оболенский медленно кивнул сам себе, словно утверждая принятое решение. План окончательно сложился. Оставалось теперь привести его в исполнение. Он сделает это, не оставив ни единого следа, ни единой улики, способных привести к нему. И все это — ради мальчиков со светлыми глазами, такими же, как у него самого.

Хотя Елена настойчиво твердила, что Иоанн и Юрий — дети Василия III, внутренний голос подсказывал ему, что она говорит неправду. Князь чувствовал кровную связь с обоими детьми, непреодолимое притяжение к ним, которое испытывают только отцы. Пусть она скрывает правду, защищается ею как щитом, он не станет ничего допытываться, чтобы не подвергать опасности ее и детей.

А потому и у него имелись от Елены маленькие тайны, в которых он тоже не намерен ей признаваться.

Глава 20

Вверх по лестнице крадучись,

Князь идет, совсем измучась.

Вверх к утехе он спешит,

Где девица страсть вершит.

Сбросил все с себя наш князь,

В похоти померкла власть.

Размышления Телепнева-Оболенского прервал голос дружинника, раздавшийся у двери, за занавеской:

— Княже, корчмарь челом бьет, лепечет, весть важную имеет.

— Какую еще весть? — Иван Федорович нахмурился. — Знаю я его весть — про девицу хворую. Скажи ему, скоро поднимусь к ней.

— Да нет, княже, — усмехнулся дружинник. — Не о девице речь, говорит, весть иная.

Князь удивленно повел бровью.

— Ладно, приведи его, — велел он, поднимаясь со стула.

В пристройку, робко переступая с ноги на ногу, бесшумно вошел хозяин питейного дома. Его круглое, довольное жизнью лицо, обычно румяное и умиротворенное, сейчас выражало тревогу.

— Говори, что приключилось? — нетерпеливо спросил князь.

— Да вот, княже, — замялся корчмарь, теребя край своего фартука. — Женка моя, Аксинья, очами больно зоркая, заприметила тут у нас одного человека чудного.

— И чего в нем чудного? — с улыбкой переспросил Телепнев-Оболенский.

— А то, княже, что никогда прежде не потчевали мы его в корчме нашей. Аксинья глаголет, сразу бы запомнила такую образину. Страшный, аки черт из преисподней. Он все по углам сидел, за всеми примечал. А как вы, бояре, вместе собрались, тут же схлынул восвояси.

— И что? — князь начинал терять терпение.

— А вот что, княже, — продолжал корчмарь, понизив голос. — Вернулся сей «черт из преисподней» сразу, как бояре отъехали. И опять сидит, зыркает по сторонам, аки волк голодный.

— Может, ворюга какой? — нахмурился князь.

— Да кто ж его ведает! Всякий здесь обретается. Токмо не мешает поберечься — бог береженого бережет.

— Истинно глаголишь, корчмарь.

— Сидит он там, в углу темном, в тени под балкой укрывается…

— Зови ко мне старшину, что у печи на лавке сидит, осторожно покажи ему человека странного, вели от моего имени проверить, кто он таков, — сказал Телепнев-Оболенский, накидывая капюшон епанчи. — А сам поспеши к девице хворой — скажи ей, дабы ожидала, скоро буду. Ступай! — добавил он и взялся за кожаный лекарский саквояж, давая понять, что разговор окончен.

Корчмарь подобострастно поклонился и вышел так же бесшумно, как и вошел. Снаружи он отыскал глазами старшину, приблизился к нему с улыбкой, выражающей вселенскую покорность, и оживленно, дрожа и задыхаясь от волнения, зашептал ему на ухо. Старшина, мужчина средних лет с угрюмым лицом и усталым взглядом, незаметно скосил глаза в ту сторону, о которой шептал ему хозяин корчмы.

«Палач», наблюдавший за стражей, сразу догадался, в чем дело: он тут же вскочил со своего места и метнулся к выходу, расталкивая по пути подвыпивших посетителей.

— Стой! — крикнул старшина, но незнакомец уже выскочил на улицу и скрылся в темноте.

Князь Телепнев-Оболенский, выйдя из пристройки, жестом приказал старшине остановиться. Когда тот приблизился с разгневанным лицом, Иван Федорович тихо произнес:

— Оставь его, сие вор на охоте, а коли убег, значит, почуял, что его раскусили.

— А коли доносчик?

— Тогда с пустым мешком убег, и доносить ему будет не о чем. Разве что видывал господ честных, кои собрались от трудов праведных отдохнуть — меду хлебнуть да побалакать без лишних ушей и глаз.

В этот момент в зал питейной вернулся корчмарь, запыхавшийся от быстрого бега. Он издали коротко кивнул князю, давая понять, что все готово.

Иван Федорович демонстративно покрутил в руках лекарский саквояж, чтобы привлечь внимание посетителей и закрепить в их памяти образ лекаря. Затем вполголоса приказал старшине рассредоточиться по всей корчме, пока он будет осматривать «хворую девицу».

Старшина понимающе кивнул.

Телепнев-Оболенский покинул зал. Пройдя через внутренние помещения, он медленно поднялся по скрипучей лестнице на вышку — ярус, отведенный под спальни. Здесь его ждала долгожданная награда: не звон клинков и шепот заговоров, а тепло живого тела, обещающее недолгое забвение. За дверью одной из комнат, чья краска облупилась, обнажая грубую древесину, его ждал приют для усталой души. Имя девицы давно стерлось из памяти, растворившись в череде подобных встреч, но ее тело знало, как унять внутреннюю дрожь и удовлетворить его желания.

Дверь поддалась под напором плеча, и в нос ударил приторный запах увядших роз, смешивавшийся с резким запахом дешевого масла, пропитавшим все вокруг. Этот запах, въедливый и липкий, как дешевый поцелуй, сразу напомнил ему о цели его визита — о том, что он искал забвение, пусть и на короткое время.

В комнате царил полумрак, густой и вязкий. Сквозь тусклое оконце едва проникал слабый лунный свет, оставляя на полу полосы зыбких теней, напоминающих призрачные тюремные решетки. Лишь тусклый, дрожащий свет одинокой сальной свечи, кое-как прилепленной воском к обшарпанному краю стола, выхватывал из темноты убогое ложе. Кровать, застеленная грубым полотном, была обильно усыпана поблекшими, почти черными лепестками роз, источавшими тяжелый, удушающий аромат.

Здесь ничто не могло сравниться с великолепием убранства опочивальни великой княгини! Но именно эта простота, это хождение по острию ножа, пробуждало в нем первобытные инстинкты, возвращая к корням, к первозданной природе, и наполняло странной, необузданной энергией.

У окна стояла девица — та самая, с которой он мельком встретился внизу, когда только