Читать книгу - "100 великих оригиналов и чудаков - Рудольф Баландин"

Он всегда получал лестный отзыв на сие сочинение: ведь каждый знал, что в противном случае граф тотчас же станет читать поэму. Ему льстила всеобщая известность его «Холеры», но огорчало то, что нет слушателя в то время, когда его сильно подмывало читать свои стихи (он всегда утверждал, что рифмы его звучны необычайно). И вот счастье ему улыбнулось в образе семнадцатилетнего юноши Владимира Бурнашева, находившегося на действительной службе. Эта жертва попалась в старческие когти графомана, ответив на стереотипный вопрос, читал ли он знаменитые стихи на холеру: «Еще не успел». Тотчас граф стал потчевать его отрывками из своего нового сочинения.

Бурнашев был ценной добычей еще и потому, что юноша сотрудничал в маленькой воскресной газетке на французском языке «Хорек», где печатал свои заметки о текущей литературе. Это было известно Хвостову. Мучая своими стихами Бурнашева, он не жалел восторгов по поводу его статей. В заключение граф пригласил его к себе в гости.

В ближайшее воскресенье после обедни у дома, где жил Бурнашев, остановилась карета, запряженная четверкой цугом с форейтором на передней правой лошади. Два ливрейных лакея в синих сюртуках с золотыми галунами на треугольных шляпах, соскочили с запяток. Один стал у дверец лазоревой кареты, другой вошел в дом и подал Бурнашеву визитную карточку графа со словами, написанными на ней красными чернилами: «Не откажите, молодой писатель, потешьте старца, поезжайте с ним к нему на дом теперь же. Граф Дм. Хвостов».

Пришлось отбыть в карете вместе с его сиятельством. Дома граф прочел ему стихотворения, только что написанные им, в чем удостоверяла свежесть чернил. Перед прощанием добрый старичок взял с своего юного слушателя слово, что он будет у него скоро, и спросил: «А вы, мой юный друг, имеете мою “Холеру-Морбус”?» Получив отрицательный ответ, снабдил гостя экземпляром своей холерной поэмы, сделав дарственную надпись.

На обратном пути Бурнашев зашел за перчатками в модный магазинчик на Невском проспекте, против Гостиного двора. Направляясь на званый обед, он оставил в магазине хвостовское творение, сказав, что если завтра не зайдет за этой вещью, то можно сделать с ней все, что угодно.

Через пять или шесть дней после этого случая он вновь получил от графа Дмитрия Ивановича записку с приглашением на следующий вечер чаю откушать. Забыв о существовании подаренной ему тетради, Бурнашев отправился к Хвостову, где был принят с распростертыми объятиями.

Граф заговорил о стихах, которые он подарил гостю и спросил, каково его мнение о них. Платя дань вежливости, но не правде, Бурнашев ответил, что эта книга занимает первое место в его библиотеке, а посвящение, начертанное рукою автора, приводит в восхищенье его родных. Но тут граф с любезной усмешкой произнес:

– Видно, у вас, в Петербурге, возобновились чудеса Калиостро. Вы, молодой человек, говорите, что тетрадь эта у вас на квартире, а между тем она очутилась у меня здесь.

И он подал гостю злополучную тетрадь, вынув ее из ящика стола. Владимир был ошеломлен. Оказывается, графиня Татьяна Хвостова купила какую-то материю в том же магазине, где побывал Бурнашев, и товар этот завернули в фрагмент творения ее мужа.

Некоторые творения Хвостова обрели в полном смысле убийственную силу. Несколько сот экземпляров своей поэмы о «потопе Петрополя 7-го ноября 1824 года» он подарил Российско-Американской компании. Все эти экземпляры были отправлены на остров Ситху для изготовления патронов.

Князь Александр Суворов часто уговаривал свою племянницу: «Танюша, ты бы силою любви убедила мужа отказаться от его несносного стихоплетства, из-за которого он уже заслужил от весьма многих в столице прозвище Митюхи Стихоплетова!» Обращался он и к Хвостову с увещеваниями. Хвостов обещал исправиться, но сделать этого не мог.

Страсть графа к рифмоплетству была подобна психическому заболеванию, называемому графоманией. В остальном он был вполне вменяемым, неглупым, добродушным и нежадным человеком. Евгений Баратынский высказался о нем совершенно верно:

Поэт Писцов в стихах тяжеловат,Но я люблю незлобного собрата:Ей-ей! не он пред светом виноват,А перед ним природа виновата.

В. С. Соловьев

Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900) – знаменитый русский философ – писал серьезные трактаты, развивая идеи всеединства, Богоматерии, высокой духовности. Но, как свидетельствовали очевидцы, он обладал незаурядным чувством юмора и заразительно смеялся. И даже зловещий образ смерти не вызывал у него уныния. Вот его самоэпитафия:

Владимир СоловьевЛежит на месте этом.Сперва был философ,А нынче стал шкелетом.Иным любезен был,Он многим был и враг:Но, без ума любив,Сам ввергнулся в овраг.Он душу потерял,Не говоря о теле;Ее диавол взял,Его ж собаки съели.Прохожий! Научись из этого примера,Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.

Впрочем, есть у него стихи философские. Но и в них, подчас, «умные» проблемы представлены остроумно:

Во-первых, объявлю вам, друг прелестный,Что вот теперь уж более ста лет,Как людям образованным известно,Что времени с простраством вовсе нет;Что это только призрак субъективный,Иль, попросту сказать, один обман.Сего не знать есть реализм наивный,Приличный лишь для обезьян…Сказать по правде: от начала века

В. С. Соловьёв. Худ. И. Н. Крамской, 1885 г.

Среди толпы бессмысленной земнойНашлись всего два умных человека —Философ Кант да прадедушка Ной.Тот доказал методой априорной,Что, собственно, на все нам наплевать,А этот – эмпирически бесспорно:Напился пьян и завалился спать.

Одна из его эпиграмм оказалась, увы, пророческой:

Придет к нам, верно, из ЛесбосаРешенье женского вопроса.

И вот еще одно его грустное и не теряющее актуальности признание:

БлагонамеренныйИ грустный анекдот:Какие мериныПасут теперь народ!

Зигмунд Фрейд

Зигмунд Фрейд (1865–1939), австрийский психолог и психиатр, стажировался в парижской клинике, руководимой Ж. Шарко, который использовал для лечения гипноз. Здесь Фрейд узнал, что многие психические болезни связаны с нарушениями в половой сфере. Он вдохновился еще одной идеей: о громадном значении для человека переживаний, впечатлений, запечатленных – вне рассудка – в глубинной области бессознательного (о нем много писали философы XIX века).